Жена, любовница и прочие загогулины

– Ну, подделаться можно только для неопытного мужика, – прохладисто возразил Чуб, рассматривая свои ногти. – А кто уже баб достаточное количество повидал, тот сразу распознает притворство.

– Да я тебе не о притворстве толкую, дурень, а о врачебной операции.

– Что за операция?

– А ты разве не знаешь? – удивился Микола.

– Не-а, – признался Чуб.

– Ха! Ну ты и тёмный, братан. Да сейчас девчат перед свадьбой зашивают в больнице как с добрым утром. Лишь бы деньги имелись в кармане: заштопают – и хоть десять раз выходи замуж целкой, понятно?

– Та ладно тебе. Как можно заштопать, это же тебе не прохудившийся мешок.

– Сейчас такое очень просто делается. Я попервоначалу тоже не очень-то верил: думал, брешут мужики. А потом мне и баба рассказала… Ну, была у меня одна, малёхо постарше возрастом, чем я. Так она самолично – после того как нагулялась от души – выходила замуж, зашившись. Обнулёванная дальше некуда. Потом, правда, развелась, так что зря старалась, деньги на ветер.

– Надо же, до чего наука умудрилась докатиться, – огорчённо покачал головой Чуб. – Прямо чудеса творит.

– И не говори, – согласился Микола. – Бабы и характером-то очень хорошо умеют перелицовываться на время: каждая, если ей надо, станет перед твоими глазами овечкой и цацей драгоценной. Иная так прикинется – фиг отличишь золото от подделки… А теперь, выходит, девкам можно окончательно распоясаться. Ведь не проконтролируешь никаким способом их прошлую недотронутость. С другой стороны, раз такое дело, то нам и переживать нечего, да?

– Ага, бесполезно переживать, – в свою очередь согласился Чуб. – Кто кого сможет, тот того и гложет… Хотя обидно. Раньше мы над бабьим полом смеялись, а скоро они, наверное, научатся пользоваться ещё какими-нибудь медицинскими изобретениями и станут изгаляться над нами как захотят.

– Вот-вот, посмеялись над ними, теперь наплачемся над собой.

– А фиг им всем. Лично я не стану загружаться лишними огорчениями, буду жить как жил.

– Да и я тоже. Тем более – что такое женщина? Удобное бытовое явление, не бог весть какая штука.

– Это явление иногда может доставить немалую приятность.

– Что да, то да.

– Без них не обойтись, как ни пыжься. Тем более женщина ведь готова сродниться не с каждым из тех, кого она пропускает между ног.

– Ага, и не только между ног.

– Хотя, конечно, все они шалавы, если разобраться.

– Шалавы и прошмандовки.

– А разве это не одно и то же?

– Думаю, нет. Ну сам подумай, если б это было одно и то же, тогда зачем придумали два разных слова?

– Хм… Не знаю, совсем ты меня запутал этой словесностью, Микола. Не вижу разницы между шалавой и прошмандовкой. Хоть убей, ни с какого боку не просматриваю.

– Ты-то, может, и не просматриваешь. Да и я, если по правде, тоже не прос… не вижу, короче. Но она наверняка есть, разница-то. Знаешь, если по мне, тикать надо и от тех, и от других, если чуешь неладное. Каков товар, такова и цена: обидно продешевить, обкрутившись вокруг бабьего пальца.

– Всё-таки, думаю, иногда среди общей массы попадаются и добропристойные девки. В порядке исключения.

– Тебе, что ли, попадались?

– Не, как-то не попадались.

– Вот видишь. А так-то оно, конечно, спорить не стану: где-то есть и добропристойные. Только непростое дело их отыскать, когда вокруг тебя сплошные прошмандовки.

– Ага, и шалавы.

– И подстёги.

– И любодейки.

– И профуры.

– И шалашовки.

– И лярвы.

– И дешёвые оторвы.

– И охотные шмоньки.

– И общественные давалки.

– И мокрощели бесстыжие.

– И сучонки распутные.

– И греховодницы загульные.

– И лоханки ненасытные.

– И повалюхи непотребные.

– И кошёлки дырявые.

– И шалабольницы потаскушные.

– И подстилки стервозные…

В таком духе Чуб и Микола Дятлов долго занимались перечислением, недалеко отклонившись от первоначальной темы разговора. Тут-то спорить было уже не о чем, и они просто мололи языками от нечего делать до самых сумерек. Лишь иногда прерывались, чтобы поржать.

В общем, напрасные тёрки-перетёрки получились, игра словами и никакого проку. Да и какой может быть прок от подобной трепотни? Пустые слова – что орехи без ядер. Зато и без перекосов, и без упадка взаимного расположения, нормально. Небось лошади убивают скуку ржанием, кошки – мяуканьем, а люди – раз уж у них имеется такая способность – разговорами.

Правда, после того как Дятлов удалился, Чуб ещё минут двадцать молча ходил по двору, скованному лунным светом: курил сигареты одну за другой, хмурился и жевал губы. Хорошего настроения как не бывало.

Многое трудно объяснить в людях, особенно в женщинах. Однако и не пытаться объяснить тоже невозможно, вот ведь загвоздка.

Сложить бы неудобоваримое минувшее в какой-нибудь старый чемодан – а если не поместится, то в два или три чемодана, да задвинуть на самую дальнюю полку в кладовке или вообще снести к бате в сарай. А ещё лучше – на помойку…

***

Как это обыкновенно бывает в подобных случаях, Чубу оказалось нетрудно приободриться духом и воротиться к среднепрочному согласию с самим собой. Не считая откровенных перемолвок с Миколой Дятловым, более никто не приносил ему неблагоприятных слухов о Марии – то ли не имея уверенности в правде, то ли просто желая уберечь его в состоянии равновесия. А может, просто опасались получить по зубам, чужих мыслей ведь не прочитаешь, куда уж тут угадать.

Таким образом, всё шло сдержанно и в общих чертах прямолинейно, без неожиданных помех и инцидентов. Теперь Чуб нетерпеливо ждал каждого вечера. И с большой охотой удалялся в спальню, где всегда (и как только умудрялась опередить?) уже ждала Мария в свежей, хрусткой от крахмала постели. Позабытое за долгий срок армейской службы удовольствие от обладания трезвой свежевымытой женщиной казалось настолько фантастическим и даже в некоторой степени незаслуженным, что все остальные мысли и боковые соображения быстрым темпом теряли цвет и объём – и в конце концов совершенно поблекли, отступили в сумрак смехотворной незначительности, уравнявшись размером с прочими общепривычными пустяками. С такими, например, как еженощная мышиная беготня на чердаке. К которой тоже ведь можно относиться по-разному: либо напрягать слух, вникая в то, как наверху с нахальным шуршанием хозяйничают эти неугомонки, и раздражаться от их многоголосого тонкого посвиста, наполненного сумасшедшее прожорливыми фантазиями, либо попросту плюнуть и растереть, оставив себе для внимания действительный момент текущей жизни без посторонних мелочей.

Нет, окончательного ума на женской почве Чуб, конечно, не лишился. В сущности, он представлял для себя возможной в постели любую симпатичную кандидатуру, коей захотелось бы идти с ним вперёд по жизни рука об руку, если не душа в душу. И уж подавно он не стал бы возражать против нескольких кандидатур одновременно. Но ум способен мечтать о чём угодно, а поддаваться желаниям без разбора не стоит, они должны иметь границы здравого понимания. К чему просить у судьбы лишнего, раздраконивая теорию вероятностей выше необходимости? Ни к чему, от этого все несчастья вокруг. Вот если б люди росли как цветы, из земли, тогда каждому для существования требовался бы только личный глиняный или пластмассовый горшок, и на этом – конец фантазиям. Цветку ведь не требуется двух или трёх горшков с землёй, одного вдосыть, чтобы ощущать под собой твёрдую почву и высасывать из неё питательную влагу.