Жена Нави, или Прижмемся, перезимуем!
Шрифт:
— Пропали девки! Обе! — выдохнул паром маленький старичок-рыбак, отогревая замерзшие руки.
Сани уже утонули почти до половины.
— Не пускай меня, Марысечка… — дрожащим голосом шептала невеста, пытаясь выбраться из мокрой тяжелой шубы. — Не пускай… Молю…
— Не отпущу, барыня… Не отпущу… Только шубы снимайте! Не боитесь! Батюшка новые справит! — спешно кричала Марыська, изо всех сил сжимая дрожащую бледную руку с дорогими перстнями. — Я держу, а вы сымайте!
— Не выходит, Марысечка…
— Ну и кутали-укутали! Пропади пропадом шуба соболья! И сундуки окаянные! —
— Сундук шубу держит! Сдвинуться не могу… — выдохнула перепуганная бледная невеста, пытаясь содрать с себя налитые ледяной водой меха.
— Давайте помогу! — задыхалась паром Марыська, как вдруг…
Послышался страшный хруст.
Рыбаки бросились бежать к берегу.
Перепуганная Марыська внезапно отпустила руку и опрокинулась на спину.
Огромные сани стремительно исчезали под водой. Последнее, что она видела, как мелькнула перед ее глазами протянутая рука с перстнями и перепуганные синие глаза. А потом, словно лезвия, сверкнули полозья.
— Барыня! — пропищала Марыська, закрывая лицо руками, когда сани исчезли в темной воде.
Лед почти сомкнулся, словно не было ни саней, ни красавицы невесты, ни богатых сундуков, ломившихся от всякого скарба.
— Ой, батюшки! — закричали рыбаки. — Потонула! И все добро с ней! Водяному достанется! Еще одной утопленницей больше станет…
— Какому водяному? — сплюнул старик. — Спит он! Карачуну ее везли! К елке бы привязали, да в лесу оставили! Слыхал я в корчме, как приказчик купца рассказывал спьяну! Дескать, купец просил размести дороги, чтобы торговать сподручней было!
— А девку зачем брали? Тоже ентому Карачуну? — спросил парень молодой, все еще не сводя глаз с алого сарафана.
— А это хитрость такая! Чтобы барыня ничего не смекнула! Девку-то грохнули бы под деревцем. А тут эвонна как!
Молодой рыбак пробрался по льду и ловко ухватил Марыську за косу, оттаскивая по чавкающему водой снегу от огромной расползающейся полыньи.
— Пусти! — визжала Марыська, вырываясь. — Пусти, окаянный! Пусти, заклинаю!
В темной воде все было наполнено гулом. Сани опускались на дно. Из них вываливались и раскрывались сундуки, рассыпаясь серебром и золотом.
Купеческая дочь опускалась вместе с ними.
В мутной воде, словно что-то затаилось и ждало, когда последний воздух выйдет из хрупкого тела. Сквозь гул растревоженной воды прорывались воспоминания.
«Послушай, девонька моя… Выдает тебя отец замуж. Да что-то тяжко мне на сердце… Ни сватов не видала, ни имен не слыхала… Не к добру это… Возьми этот оберег… Помнишь, слова, которым я тебя учила?» — вспомнился ей тихий скрипучий голос нянюшки, наряжающей ее перед свадьбой.
«Помню, нянюшка», — шептала она тогда, с грустью глядя на кокошник, расшитый жемчугами и на отражение старенькой нянюшки в зеркале. Нянька опустила глаза и что-то причитала себе под нос: «Не к добру!»
«Так, коли беда какая, ты оберег в руке сожми да слова заветные скажи! Хоть шепотом, хоть губами одними! Не боись,
кому надо, те услышат!» — тихонько поучала няня, переплетая ей косы.Дворовые суетились и бегали туда-сюда, складывая сундуки с тканями заморскими, самоцветами и серебром на разукрашенные сани. Небо было ярко голубым, и все вокруг сверкало от свежевыпавшего снегом. Лишь на горизонте возле заснеженного леса виднелась малиновая дуга раннего заката.
Отец хмуро поглядывал на дочь и раздавал указания дворовым. Это туда, это сюда! Еще несите! Маловато будет!
— Ой, да и что, что сватов не было! Главное, чтобы жених красивым и ласковым был! А коли обижать будет, так скажите, что батюшке нажалуйтесь! А батюшка у вас, как осерчает — всем достается! Мне вон в тот раз тоже плетей всыпали ни за что! — вспомнился смешливый голос Марыськи. — Под руку горячую попалась!
— Тяжко мне на сердце, Марыська, — вспомнился ее собственный голос. Она сидела разодетая в соболью шубу, чувствуя, как страшное предчувствие пробирает ее, словно мороз.
Она ехала в санях, нахохлившись дорогими мехами, и сверкала на морозном солнце самоцветами. Ее ноги были прикрыты медвежьей шкурой. На коленях она держала ларец с золотом.
— Барыня, вам что? Сон дурной приснился? — всплыл в памяти удивленный голос Марыськи. Ей по такому случаю красный сарафан пошили и новую душегрейку жаловали. — Да бросьте вы, барыня! Пустое это! Вот моей матушке перед свадьбой тоже много чего снилось! И как бисяки ее за волосы таскали! Но ничего, год назад померла только!
— Как будто случиться что-то должно, — вспомнилось ей, как снег порошил шкуру, а холодные снежинки обжигали лицо. — Ой, чую беду я, Марысь. Сердцем чую… Да откуда придет, не ведаю…
— А я не беду! Я мороз чую! Ой, замерзла я! — вспомнилась Марыся, которая всю дорогу глядела с завистью на дорогие меха. — Вам-то, небось, тепло! Вон как батюшка расстарались! В соболях, небось, никакой мороз не страшен!
— Что-то страшно мне, — она словно не слышала, что ей говорят. Ее глаза смотрели в бесконечный коридор снежинок. — Что-то случится, Марысь…
— Да кому суждено сгореть — не потонет! А у меня свой оберег есть! Батюшка его на ярмарке на пуд соли выменял! Никакой нечистый меня не возьмет! Ни Леший, ни Водяной, ни Карачун! Так батюшке и сказали! Иначе бы он пуд соли не отдал бы! — вспомнилось, как утешала бойкая Марыська, вертя в руках какую-то деревянную фигурку. — Перед свадьбой енто всегда так! Во всем приметы плохие чудятся! Вот, когда моя бабка замуж выходила, так на свадьбе платок обронила. Жених платок поднял и вскорости помер!
— Как на погибель еду, — вспомнился ей собственный шепот. На ее ресницах застыли снежинки так, что веки сонно потяжелели. «Но!» — прикрикнул конюх, выезжая на замерзшее озеро.
— Барыня! Барыня! — вспомнился испуганный голос Марыси. Девка вертелась на месте и трясла ее за рукав шубы. — Кажись, лед… Барыня! Лед! Слыхали? Лед!
— Крак! Крак! — слышался хруст льда под полозьями.
— Гони! — внезапно с ужасом крикнула она конюху, едва не выронив ларец с приданным. — Гони, Матвей! Гони! Гони, родненький!