Жена палача

Вздрогнув, я очнулась. Лилиана теребила меня за рукав, но я не слышала ни слова, что она говорила до этого.

– Виоль, ты уснула, что ли? – нетерпеливо сказала меня Лилиана. – На следующей неделе едем к модистке. Мне не терпится избавить тебя от этого унылого черного платья. Сколько можно носить траур?

– Вообще-то, траур носят два года, - тактично подсказала тётя. – Но ты сняла его уже через год, насколько я помню.

– Не станете же вы осуждать меня за это, тётушка? – Лилиана всплеснула руками. – Мама знает, что я не стала горевать по ней меньше, когда сменила чёрное платье на жёлтое!

– Конечно, дорогая, не стану, - тётя Аликс поправила на Лилиане шляпку, чтобы сидела ровно. – Но упрекать Виоль не следует.

Сестра уехала, а после ужина мы получили от нее записку с нарочным – убийцу фьеры Селены и фьеры Томазины нашли. Это был любовник обеих дам – чрезвычайно развращенный молодой человек, без дела и определенного рода занятий. Его отец держал лавку с тканями, а сын был занят тем, что писал стишки, да волочился за замужними фьерами.

– Куда катится мир, - сказала тётя задумчиво, снова и снова пробегая взглядом строки письма Лилианы.

– Но хорошо, что всё закончилось, - сказал дядя и налил себе ещё вина.

6. В логове палача

Утром следующего дня я проснулась, услышав испуганные вопли Деборы. То и дело хлопала входная дверь, и кто-то бегал по лестнице вверх и обратно.

Что-то случилось?

Я накинула халат, забыв про чепец и туфли, и выбежала из спальни.

– Несите его сюда, - раздался внизу голос Самсона – дядюшкиного кучера. – Осторожно! Придерживайте руку!

Я сбежала по ступенькам как раз, чтобы увидеть, как четверо незнакомых мне мужчин внесли в гостиную дядю Клода. Он лежал на их руках, запрокинув голову, бледный, с закрытыми глазами, а его правая рука…

– Не смотри, Виоль, - тётя, державшая двери, чтобы мужчинам удобнее было пройти, подбежала ко мне и заставила отвернуться.

Но перед моими глазами всё равно стояло страшное месиво открытой раны – с раздробленными костями, разорванными сухожилиями, в клочках красной от крови ткани.

– За врачом уже послали, - пробасил Самсон, топчась на пороге. – Я отправил Бернара, в коляске. Примчит фьера Азуле за пять минут.

Конечно же, врач приехал не через пять минут, но всё равно очень быстро. Он удалил всех из гостиной, оставив только своего помощника и позволив присутствовать тёте. Все остальные толпились возле закрытой двери.

От слуг я узнала, что произошло. Ночью прорвало плотину возле мельницы, и дядя выехал туда, чтобы следить за ремонтом лично. Разумеется, он заглянул и на мельницу, чтобы проверить, как идут дела, оступился и по какой-то несчастливой случайности повредил в дробилке руку.

– Я сто раз говорил хозяину – незачем вам ходить на эту мельниц, - бормотал Самсон. – Тем более ночью… Тем более, когда принял рюмашку на грудь…

Пока врач осматривал дядю, приехали Лилиана с мужем. Фьер Капрет, узнав, что вызвали фьера Азуле, тут же отправил кого-то из слуг с запиской в королевскую медицинскую гильдию. Прибыли трое врачей в мантиях и черных высоких шапочках, и прошли в гостиную. Туда никого не впускали, но когда приоткрывалась дверь, чтобы вынести таз с окровавленной водой или принести чистые перевязочные бинты, я всякий раз видела мертвенно бледное лицо тёти – похожее на маску, с черными провалами глаз.

Мне хотелось поддержать её, быть рядом с ней, но врачи запретили заходить кому-то ещё в гостиную.

Оставив Лилиану у дверей гостиной, я поднялась в свою комнату и, наконец-то, сняла халат и надела платье. Из зеркала на меня посмотрела совсем незнакомая мне девушка – бледная, испуганная, с растрепанными неприбранными волосами. Я причесалась и перетянула волосы лентой пониже затылка, чтобы не тратить время на прическу и поскорее вернуться к сестре.

Мы не обедали, и не ужинали, но, признаться, никому не хотелось есть. Дебора принесла мне, Лилиане и фьеру Капрету по чашечке кофе и сладкие рогалики, чтобы подкрепить силы, но я смогла одолеть только пару глотков, а к рогаликам вовсе не прикоснулась.

Пошел дождь, а потом опасно загрохотало – всё ближе, ближе.

Это была, наверное, самая последняя осенняя гроза.

Лилиана, сгорбившись, сидела в кресле у дверей гостиной, а я не могла усидеть на месте и беспокойно ходила по коридору туда-сюда, прислушиваясь к звукам в гостиной, к реву ветер за окном и к стуку ливня по стеклу. Я ждала, чтобы рассказали хоть что-нибудь – как чувствует себя дядя, стало ли ему лучше, но в гостиной было тихо, как в могиле. Фьер Капрет потоптался рядом с нами, а потом ушел в столовую, и вскоре оттуда донесся его храп.

Иногда из гостиной выскальзывали бесшумно и по очереди фьер Азуле и врачи королевской гильдии, но на все наши расспросы был один ответ: пока ничего нельзя сказать наверняка.

– Что это за доктора, если ничего не знают? – злилась Лилиана. – Не доктора, а докторишки!

А я подумала, что не известно, что страшнее – вот так ждать, ещё на что-то надеясь, или узнать… правду. Врачи прятали глаза, когда говорили с нами, и у меня сжималось сердце, потому что точно так же вели себя врачи, наблюдавшие мою маму в последний год её жизни.

Уже в сумерках примчался промокший до нитки Элайдж Сморрет.

– Приехал сразу, как узнал, - сказал он, бросаясь ко мне. – Как фьер Монжеро?

– Еще ничего не известно, - ответила я. – Они там с утра. И тётя там. Но нам ничего не говорят.

– Будем надеяться, что всё обойдётся, - Элайдж осторожно взял мои руки в свои. – Вы замерзли, Виоль. У вас пальцы ледяные.

– Мне не холодно, - сказала я истинную правду.

Какой холод, если с дядей беда?..

Гром ударил прямо над нашим домом – так что стекла в окнах зазвенели.

– Фу ты, настоящая буря, - произнес Элайдж. – Даже я струхнул.

В это время голоса врачей за дверью гостиной зазвучали громче, и мы все услышали, как фьер Азуле несколько раз с ожесточением повторил: полная ампутация! немедленная ампутация!

Лилиана ахнула, прижав ладони к щекам, а мне показалось, что вслед за громовыми раскатами дрогнула земля.

– Еще ничего не известно, - попытался утешить нас фьер Сморрет, но и он выглядел подавленным.

Спустя несколько минут из гостиной появилась тётя – измученная, бледная до синевы. Лилиана вскочила, уступая ей место, а Элайдж и я взяли тётю под руки, усаживая.

– С вашим дядей всё очень плохо, девочки, - сказала тётя, и из глаз её полились слезы. Они текли по щекам, падали на светлое утреннее платье, но тётя этого не замечала. – Руку надо ампутировать, я дала согласие, чтобы Клода готовили к операции.

Лилиана горько покачала головой, Элайдж понурился, а я встала на колени возле кресла, в котором сидела тётя.

– Отрезать руку? – спросила я дрогнувшим голосом, потому что самое страшное свершилось, но поверить в это было невозможно. – Тётя! Как – отрезать?!