Жена путешественника во времени
Шрифт:
– За нового повара!
Альба чокается с ним своим стаканом, и мы начинает есть. Бросаю исподтишка взгляд на Генри. Ем и понимаю, что все вкусно.
– Здорово, мама! – говорит Альба.
– Просто превосходно, Клэр,– кивает Генри. Мы смотрим друг на друга, и я думаю: «Не покидай меня».
ЧЕМУ БЫТЬ, ТОГО НЕ МИНОВАТЬ
ГЕНРИ: Просыпаюсь посреди ночи, ощущение такое, что тысячи зубастых насекомых глодают мои
Шаги на лестнице, кто-то поднимается, голоса, ключ открывает несколько замков (где спрятаться?), дверь отворяется. Я ползу по полу, когда резко зажигается свет и взрывается в моей голове, и женский голос шепчет: «Боже мой». Я думаю: «Нет, этого просто не может быть», дверь закрывается, я слышу, как Ингрид говорит: «Селия, тебе пора», Селия протестует, и они стоят с другой стороны двери, спорят, а я беспомощно осматриваюсь, но выхода нет. Должно быть, это квартира Ингрид на Кларк-стрит, где я никогда не был, но вещи ее, и я с ошеломлением узнаю спинку кресла, мраморный журнальный столик в форме почки, заваленный модными журналами, уродливый оранжевый диван, такой знакомый; бросаю безнадежный взгляд, чем бы прикрыться, но единственная ткань в этой крошечной комнате – это вязаный шерстяной платок, совершенно не гармонирующий с диваном, я хватаю его и заматываюсь, забрасываю себя на диван, и Ингрид снова открывает дверь. Долго-долго неподвижно стоит в дверях, глядя на меня, и я смотрю на нее и думаю: «О Инг, зачем ты с собой такое сделала?»
Ингрид, которая живет в моей памяти, это пылкая блондинка, ангел свежести, которую я встретил в июле 1988 года на вечеринке в «Джимбос-Форсе»; Ингрид Кармайкл была опустошающей и непревзойденной, окруженной ореолом богатства, красоты и апатии. Ингрид, которая стоит, глядя на меня сейчас, – это костлявая, жесткая и усталая женщина; она стоит, склонив голову набок, и смотрит на меня с удивлением и презрением. Ни она, ни я не знаем, что сказать. Наконец она снимает пальто, бросает его на стул и садится на другой край дивана. На ней кожаные штаны. Они немного скрипят, когда она садится.
– Генри.
– Ингрид.
– Что ты здесь делаешь?
– Не знаю. Прости. Я просто… ну, ты знаешь. Пожимаю плечами. Ноги болят так сильно, что мне почти наплевать, где я.
– Выглядишь дерьмово.
– Постоянная боль.
– Забавно. У меня тоже.
– Я имею в виду физическую боль.
– Почему?
Ингрид будет наплевать, даже если я вдруг сгорю заживо прямо перед ней. Отбрасываю платок и показываю на обрубки.
Она не отскакивает и не ахает. Не отводит взгляда, и, когда снова смотрит мне в глаза, я понимаю, что Ингрид – и только она – понимает меня до конца. Абсолютно разными дорогами мы пришли к одному и тому же состоянию. Она встает, идет в другую комнату, и, когда возвращается, у нее в руке я вижу старый набор швейных принадлежностей. Чувствую прилив надежды, и она оправдывается: Ингрид садится, открывает крышку, и, как в старые добрые времена, я вижу там, среди булавочных подушек и наперстков, полный набор медикаментов.
– Что хочешь? – спрашивает Ингрид.
– Успокоительное.
Она роется в мешочке, полном таблеток, и дает мне на выбор; замечаю ультрам и беру две. Глотаю их, Ингрид дает воды, чтобы запить.
– Отлично. – Ингрид пробегает длинными красными ногтями по длинным светлым волосам. – Откуда ты?
– Декабрь две тысячи шестого. Какое сегодня число?
– Был Новый год, но сейчас второе января девяносто четвертого.
«О
нет. Пожалуйста, только не это».– Что с тобой? – спрашивает Ингрид.
– Ничего.
Сегодня Ингрид покончит с собой. Что я должен ей сказать? Как ее остановить? Может, позвать кого-нибудь?
– Слушай, Инг, я просто хотел сказать… – Я замолкаю.
Что такого сказать ей, чтобы не напугать? Какой в этом смысл? Она уже мертва! Хотя и сидит сейчас передо мной.
– Что?
– Просто, – по мне градом катит пот, – не обижай себя. Не… Словом, я знаю, что ты не очень-то счастлива…
– Ну а чья это, по-твоему, вина?
Ее ярко-красный рот кривится в усмешке.
Я не отвечаю. Разве это я виноват? Не знаю, правда. Ингрид смотрит на меня, как будто ждет ответа. Я отвожу взгляд. Смотрю на плакат Мохоли-Надя [103] на стене напротив.
– Генри? – спрашивает Ингрид.– Почему ты так со мной обошелся?
– Разве? – Я снова смотрю на нее. – Я не хотел.
– Тебе было наплевать, буду я жить или сдохну,– качает головой Ингрид.
«О Ингрид».
– Неправда. Я не хочу, чтобы ты умирала.
– Тебе было плевать. Ты бросил меня и ни разу не пришел в больницу.– Ингрид говорит так, как будто слова ее душат.
103
Мохоли-Надь, Ласло (1895-1946) – американский художник, скульптор, дизайнер, фотограф венгерского происхождения.
– Твоя семья не пускала меня. Твоя мама сказала, чтобы я не смел приходить.
– Ты должен был прийти.
– Ингрид, – вздыхаю я. – Твой врач сказал, что мне нельзя к тебе.
– Я спрашивала, а они говорили, что ты ни разу не позвонил.
– Я звонил. Мне сказали, что ты не хочешь со мной говорить и чтобы я больше не звонил.
Болеутоляющее начинает действовать. Ослабевает пронзительная боль в ногах. Просовываю руку под платок и прикладываю ладонь к коже на левом обрубке и потом на правом.
– Я чуть не умерла, и ты ни разу больше со мной не говорил.
– Я думал, что ты не хотела со мной говорить. Как я мог знать?
– Ты женился, ни разу не позвонил мне и пригласил на свадьбу Селию, а не меня.
Я смеюсь, не могу сдержаться.
– Ингрид, это Клэр пригласила Селию. Они дружат; я так и не знаю почему. Наверное, противоположности сходятся. Но все равно к тебе это не имело никакого отношения.
Ингрид молчит. Она очень бледная под макияжем. Лезет в карман пальто и вытаскивает пачку «Инглиш Овале» и зажигалку.
– Когда ты начала курить? – спрашиваю я.
Ингрид ненавидела сигареты. Ингрид любила кокаин, метедрин и коктейли с поэтическими названиями. Длинными ногтями она достает из пачки сигарету и закуривает. Руки дрожат. Делает затяжку, и дым срывается с ее губ.
– Ну и как тебе без ног? – спрашивает Ингрид. – Кстати, как это произошло?
– Отморозил. Вырубился в Гранд-парке в январе.
– Как передвигаешься?
– В основном в кресле-каталке.
– Да. Хреново.
– Да, – отвечаю я. – Точно. Минуту сидим в тишине.
– Ты все еще женат? – спрашивает Ингрид.
– Да.
– Дети?
– Да. Девочка.
– О! – Ингрид откидывается на спинку дивана и затягивается, выдувая тонкие струи дыма из ноздрей.– Жаль, у меня детей нет.
– Инг, ты же никогда не хотела детей.
Она смотрит на меня, но я не понимаю, что она хочет сказать.
– Я всегда хотела детей. Я не думала, что ты хочешь детей, поэтому ничего не говорила.
– Ты все еще можешь родить.