Жена султана

Мне приходится прикусить язык. Переговоры по Танжеру не продвигаются не только потому, что королевские министры непримиримы, а Исмаил явно велел бен Хаду быть уклончивым, но еще и потому, как я теперь понимаю, что наш достойный посол спутался с девицей (впрочем, уже не девицей) Кейт и тянет время ради своего удовольствия.

— Но, сир, если просьба поступит лично от вас, от одного монарха другому, возможно, удастся договориться о выкупе?

Король поднимает руку.

— Дорогой мой, королевство почти разорено, а выкупы — дело дорогое. Если уж мы не можем договориться даже о выкупе за бедняг, захваченных в Танжере, я не питаю особых надежд на то, что у нас получится освободить столь дорогостоящую особу, как жена султана.

— Но Элис же ваша дочь!

Это все еще кажется мне немыслимым.

— Да если бы я вмешивался в семейную жизнь всех своих отпрысков, существование мое было бы весьма нелегким. К тому же я не могу ее официально признать: слишком сложно. И она ведь перешла в магометанство, раз родила от султана ребенка?

Я удрученно киваю:

— Но ее принудили, сир.

Принудили; и, да, Нус-Нус, уговорили.

— Что ж, тогда надежды никакой. Я не могу вмешаться. Но если султан отпустит ее по своей воле, клянусь, я сделаю для нее, что в моих силах. Вот это все, что я могу обещать. Но вы, Нус-Нус, в любое время можете сюда вернуться. Надеюсь, вы это понимаете.

И он делает мне очень щедрое предложение, но, поскольку из этого едва ли что-нибудь выйдет, я просто серьезно его благодарю и вскоре после этого с болью в сердце прощаюсь с Момо, который, похоже, не понял, насколько огромные перемены произошли в его жизни. Да и как он мог, такой маленький?

Я медленно бреду к себе в комнату, и сердце мое, несколько часов назад бывшее легким и светлым, как чистое алхимическое золото, внезапно снова превращается в мертвый холодный свинец.

37

Договор по поводу Танжера в конце концов подписывают в конце марта. Обе стороны не слишком устраивают его условия. Но бен Хаду по-прежнему откладывает наше возвращение в Марокко: сперва под предлогом расследования исчезновения Хамзы, чью смерть в итоге списывают, за отсутствием свидетельств, на случайных головорезов; потом из-за заказа на пушку, которую ему поручил привезти Исмаил, — работа займет по меньшей мере два месяца. В разгар этих событий он вдруг решает помочь Самиру Рафику в розысках издателя, напечатавшего перевод Корана на английский, чтобы исполнить фетву [28] султана. К его величайшему раздражению, это оказывается нетрудно: тело Александра Росса гниет последние двадцать восемь лет на кладбище в Хэмпшире, но Рафика все равно посылают выкопать труп: султан потребовал голову нечестивца, и он ее получит. Бессмысленное мероприятие дает Меднику еще немного времени, чтобы поразвлечься со своей хорошенькой служанкой. Мы продолжаем принимать приглашения от лондонской знати и богачей, зовущих нас за пределы столицы: в Оксфордский университет, где в честь нас устраивают праздник и одаривают ценными книгами на арабском, чтобы мы отвезли их в Марокко; в Кембриджский университет; в королевскую резиденцию в Виндзоре; на скачки в Ньюмаркете. Мы остаемся в Лондоне на годовщину коронации и на празднование дня рождения короля в конце мая. К великому удовольствию бен Хаду, с него пишут портрет — и не один, а целых два; его избирают почетным членом Королевского общества и вручают наконец новый увеличительный прибор. Мистер Эшмол принимает мавританские шпоры, которые выставит в новом музее в Оксфорде.

28

Правовая позиция или решение по какому-либо общественному, политическому или правовому вопросу.

Отсрочка хотя бы дает мне возможность навещать Момо в доме Элинор Гуинн на Пелл-Мелл и смотреть, как он там устроился. У него есть собственная собачка — щенок спаниеля, из королевского помета, — и с Нелли они образуют счастливый союз. Решено, что ради безопасности Момо и его матери его происхождение не будет разглашаться. Его выдают за побочного ребенка умершего сына самой Нелли, и никто ни о чем не догадывается. Должен признать, видеть их вдвоем и сладко, и горько: я с болью вспоминаю, что Элис все еще одиноко томится в плену в Мекнесском дворце. Каждый раз, как я вижу мальчика, мне кажется, что он еще чуть-чуть вырос, стал чуть более англичанином, больше похожим на мать и меньше — на отца, хотя глаз у него по-прежнему отцовский, сорочий. Я предупреждаю Нелли, чтобы следила за драгоценностями, но она только хохочет:

— А, дай ему Бог здоровья, пусть играется. Я — карманница куда ловчее, Чарли в жизни таким не стать. Я просто вытащу все обратно, как он отвернется.

Сердце мое рвется в Марокко, к Элис — пусть это и будет для меня возвращением в рабство.

Наконец, в июле, нагруженные дарами для Исмаила — среди них прекрасная французская карета и шестерка лошадей, тысяча двести бочек лучшего пороха и две тысячи мушкетов, — мы отплываем из Дила.

Мы возвращаемся в страну, охваченную торжеством: испанцы наконец-то изгнаны из главной своей крепости, порта Мамура. Каида Омара очень хвалят, поскольку именно благодаря его хитрости врага удалось вытеснить. Захватив небольшой отряд на подступах к испанской колонии, Омар выказал побежденным неожиданное милосердие, и они отправились прямиком к губернатору Мамуры, докладывать, что огромная марокканская армия собирается штурмовать город, а ведет ее человек исключительных рыцарских качеств, и лучше будет сдаться, поскольку их приход — живое доказательство милости каида Омара. После долгих размышлений губернатор-испанец решил, что это, возможно, самый мудрый путь, и запросил мира, выторговав свободу себе и полудюжине самых знатных семей. Разумеется, жителей города взяли в плен, и они, скорее всего, до сих пор гниют в матаморах Сале и Мекнеса, дожидаясь выкупа, который вряд ли последует. На войне всегда страдают простые люди.

Из-за этой славной победы Исмаил не так стремится обсудить условия договора, который мы заключили с англичанами по поводу Танжера, и выясняется, что мы можем ехать из Сале с куда меньшей спешкой, чем ожидали. Мы даже ненадолго останавливаемся в Фесе, поскольку бен Хаду затевает какое-то исключительно важное дело. Там он поселяет в одном из своих многочисленных домов мистера Дрейкотта, алхимика. Мы же отправимся дальше, в Мекнес. Я хочу убедиться, что императрица хорошо примет Натаниэля, прежде чем представить его ей. Как я ему объяснил, служба императрице сулит огромное вознаграждение; но и огромные опасности. Его, похоже, не очень обеспокоило такое противопоставление, он слишком увлечен своим назначением на пост Королевского алхимика Марокко; но, с другой стороны, он еще незнаком с Зиданой. Тем временам каид, судя по всему, весьма доволен, что от его щедрости зависит человек науки; это заставляет его полнее чувствовать свое положение в мире. Любопытно, однако, что он не привез в Марокко свою молодую жену Кейт. Видимо, он так же опасается султана, как я опасаюсь Зиданы; но в том доме в Фесе, где сейчас живет мистер Дрейкотт, полностью сменились слуги, и постоянно бегают туда-сюда галантерейщики и мебельщики. Все это позволяет мне предположить, что бен Хаду пошлет за Кейт, как только представится подходящий момент.

Видя, как он вьет гнездо, я всем сердцем тоскую по Элис. Здесь, в Фесе, я так близко от нее — и все же так далеко, словно остался в Англии. Стойко вынеся месяцы, когда наш отъезд все время откладывался — а как я мог повлиять на решение посла? — теперь я исполняюсь яростного нетерпения, в котором меня ничто не радует, и дни мои в лучшем городе мира омрачены тучей едва сдерживаемого отвращения ко всему и вся.

Неделю спустя мы въезжаем в Мекнес и видим дворец и все вокруг в привычном беспорядке; более того, мы умудряемся заблудиться по дороге в императорские покои, поскольку несколько зданий и дворов разрушили и заново возвели на другом месте, чтобы освободить пространство для новых казарм. Известив о своем приезде, мы получаем сообщение, что султан примет нас позже, сейчас он муштрует войска. Бен Хаду поднимает бровь.

— Что ж, Нус-Нус, похоже, у нас есть пара часов отсрочки до отчета.

Он смотрит мне в глаза.

— Ты был превосходным заместителем в нашем посольстве — я непременно расскажу об этом императору.

Он не сводит с меня глаз, и мне становится не по себе.

— Не сомневайся, я не скажу ничего, что могло бы представить нашу поездку в дурном свете.

Он улыбается, хлопает меня по спине и быстро уходит. И я наконец могу идти в гарем, под предлогом встречи с Зиданой, чтобы отдать ей флакон драгоценного эликсира, заказанного в Англии. Кажется, один гарем ни капли не изменился, словно и дня не прошло с тех пор, как я последний раз здесь был, и меня внезапно охватывает страх, что, завернув за угол, я увижу Элис во дворе ее покоев, а у ног ее будет играть Момо. Но несмотря на то что я осматриваю все постройки и сады на своем пути, Элис нигде не видно, и во мне понемногу рождается холодная тревога.

Зидану, однако, я нахожу без труда. Она осматривает меня с головы до ног.

— Лондон пошел тебе на пользу, Нус-Нус. Не помню, чтобы ты когда-нибудь выглядел лучше.

Я не могу ответить императрице тем же. Семь прошедших месяцев не были к ней добры: под глазами у нее тени, белки пожелтели и подернулись кровью, двигается она медленнее, чем прежде, и посох, увенчанный черепом, кажется скорее необходимостью, чем украшением. Она берет флакон Primum Ens Melissae и с подозрением его нюхает.

— Чувствую только лимонный бальзам и алкоголь, — обвиняюще говорит она.

— Алхимик, улучшивший рецепт, весьма уверенно утверждает, что он действует.

Я повторяю ей все, что рассказывали мне о снадобье Натаниэль и Элиас.

— Макарим!

Служанка проскальзывает в комнату через мгновение, с любопытством поглядывая на меня и свою хозяйку.

— Глотни-ка этого, — приказывает Зидана, протягивая девушке флакон.

Макарим бледнеет. Еще бы, она-то знает, какие лекарства обычно раздает Зидана. Когда она наливает себе золотистой жидкости, рука у нее трясется — но, пусть и помешкав, Макарим залпом выпивает зелье, видимо, здраво рассудив, что лучше отравиться, чем ждать, когда тебе проломят череп посохом. Зидана наблюдает, как служанка пьет. Ее черные глаза делаются щелочками в обильной плоти. Разумеется, ничего не происходит — не так сразу, не внешне.