Жених и невеста

На крылечке кафе «У Заремы» грызла подсолнуховые семечки одна из хозяйкиных невесток. Проводила меня взглядом до поворота, но, кажется, не узнала. Зазвонил мобильник. Кто-то из домашних закричал из трубки:

– Ты где? Ты где?

– Оставьте меня пока. Я в порядке, – отчеканила я в ответ и выключила телефон. Состав действительно приближался. Я успела тютелька в тютельку. Залезла в воняющий раскалённым металлом тамбур, забилась в угол, подождала, прикрывшись шарфом, пока спустится из вагона низенькая старушка и со скрипом захлопнется дверь. Наконец поезд дёрнулся и посёлок начал уплывать в сторону. А море становилось ближе и ближе, ближе и ближе.

* * *

В «Таверне» на берегу галдели завсегдатаи. Халилбек подлил Марату десертного, капнул неловко на свою защитного цвета футболку и указал на исчезающее за морским горизонтом светило:

– Что это значит, ученик?

– Что день закончился?

– В частности. А если точнее?

– Наверное, то, что всё заключено в точке, – лениво пролепетал Марат.

– Верно, верно… – закивал Халилбек, обрадованный догадливостью собутыльника.

Солнце и вправду превратилось в оранжевую точку, утекая в обратный, перевёрнутый мир на другой стороне Земли. Бывший узник потянулся за новой бутылкой, заслонил головой светило, и пьяные глаза Марата замигали, вдруг различив вместо дикого берега и бегущих к нему морских барашков – тесные стены тёмной комнатки и силуэт следователя, загородившего собою лампу. До этого лампа слепила электрическим светом, и теперь стало легче.

– В бункере Адика «лесные» давно укрывались?

Голос следователя подражал басу полковника Газиева.

– Не знаю ни про какой бункер… – еле выговорил Марат, потратив вечность, чтобы разлепить спёкшиеся губы.

– Сейчас тебя оторвут, понял – нет?! – без особой ярости, а даже как будто с усмешкой пригрозил следователь, уже утомившийся от избиений и мата. – Ты всё подписал. Свидетельница дала показания. А будешь вонять – потеряем!

Марат со сдавленным стоном двинул омертвевшей, распухшей под разорванной брючиной ногой. Чёрные стены комнатушки размазались в кляксы и потекли ручейками на пол. Силуэт в нимбе колючего света задрожал, качнулся:

– Говори, хайван [32] ! А то такое привяжем – родные от тебя откажутся!

Вокруг загремело хором, как будто кричали допросчики, спрятавшиеся в шкафах:

– Привяжем! Привяжем! Привяжем!

Марату всё-таки удалось переставить свою онемевшую ногу.

– Ты привязан, я привязан, все к чему-то привязаны, – продолжал Халилбек, откидываясь назад на стул и откупоривая бутылку. – Главное – от всего отвязаться. И ещё, если смотреть на солнце, потом на себя самого, сам станешь солнцем…

32

Скотина (араб.).

В стопах жгло и покалывало. Отсиженная нога Марата лежала, выпростанная, под лучами. Пьяное видение ушло. Вдоль берега, по колени в воде, замочив подол безразмерного платья, брела далёкая женская фигурка. На причале покачивалась старая лодка, жаловались на подступавшую ночь беспокойные чайки, и прибой заглушал голоса завсегдатаев. В который раз кончалось что-то, чтобы наутро начаться снова. Кончалось, кончалось и тихо, беззвучно кончилось. Осталось только море. И плеск подступающих вод, и бульканье вина. Стало так хорошо, что лучше некуда, лучше быть не может. Одна точка.