Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)

Капли пота

В сад он пришёл утром рано. Вскопал землю у корней деревьев, взрыхлил её, срезал сухие сучья, подвязал ветки. Когда взошло солнце, он разогнул спину и с наслаждением вытер со лба крупные капли пота. Ушёл он поздно, и даже усталость показалась ему сладкой.

Назавтра он снова пришёл сюда. И снова внимательно оглядывал сад, будто видел его впервые. На лепестках распустившихся к утру бутонов он увидел мелкие бисеринки росы. Эта выпавшая за ночь роса отсвечивала каплями пота садовника…

Перевод Силиной (инициалов не было — прим. ANSI)

Ходжанепес Меляев Когда умирают отцы

Какая буря поднялась сегодня в сердце Гуйчгельды Джумаевича! Казалось, самые глубокие тайники самого сокровенного затопила всё разъедающая горько-солёная влага.

Сейчас Гуйчгельды Джумаевич с опущенной головой стоял в толпе пришедших на кладбище людей. Его переживания не были связаны с человеком, которого предстояло предать земле. Нет, нет, тысячу рае нет. Он не только не был родственником покойного, но даже никогда не слышал его имени и не знал в лицо. Покойный доводился дядей уважаемому министру, и Гуйчгельды Джумаевич посчитал, что в этот печальный ему день нельзя быть в стороне, надо побывать на кладбище. Иначе разве он оказался бы здесь в такой морозный день. Ведь каждая выбоинка на дороге застыла, закаменела, и оставалось только сожалеть, что отправился сюда на собственной машине. Такая дорога стирает колёсную резину, словно луковицу. Каждый раз, когда «Волгу» подбрасывало, он ворчал про себя: «Надо же, выходной день… И шофёру не сказал, чтобы заглянул… Кто же мог подумать… Ведь как было бы хорошо на казённой машине… Шофёр тоже — пока скажешь, сам ни за что не додумается».

Земля, не поддаваясь, звенела под лопатами, копать предстояло ещё много. От холода многие люди начали разбредаться — останавливались подолгу возле могил, читали надписи надгробных камней.

Сделал несколько шагов и Гуйчгельды Джумаевич. И вдруг что-то резко и горячо сдавило его сердце. Перед ним стоял чёрный, в пояс человеку, камень.

Где-то должна быть могила и Джума-ага, бедного его отца… Тогда он цепко запомнил чёрный камень… где-то здесь, совсем рядом… Что ж, раз уж оказался тут, надо найти.

…Джума-ага скончался на восьмом десятке, хотя почти до самого последнего был крепким стариком. Лишь за двадцать дней до смерти перестал ходить в свою кузницу.

«В семидесятом или в семьдесят первом?..» — Гуйчгельды Джумаевич зашевелил губами, стараясь вспомнить скорбную дату. — «В семидесятом, да, в семидесятом…»

Все любят своих детей, но любовь Джума-ага к Гуйчгельды была ни с чем не сравнимой. Он сам нарёк его Гуйчгельды, что означает — сила пришла. Объяснив при этом: «Знания принесли силу, а к тому же отца моего так звали».

В трудные годы, когда они с женой перебивались жмыхом, для мальчика в специальном сундучке всегда находился хлеб: этого Гуйчгельды никогда не забывал. Однажды отец пошутил за чаем: «Сынок, дай-ка и мне кусочек хлебца». Мальчик замотал головой и спрятал руки за спину. Тогда мать — она и сейчас живёт у Гуйчгельды — сказала: «Эх, отец, разве не знаешь пословицы, что, мол, родители пускай будут, только рты им не нужны?.. И у него к тому же идёт. Ешь, сынок, сам ешь. Вырастай побыстрее. Примешь из отцовских рук работу, ношу его облегчишь. А там и у самого дети появятся. Тогда поймёшь».

Мать Дурдыгуль как в зеркало смотрела. Всё так и произошло. Недавно Гуйчгельды Джумаевич ездил в аэропорт провожать приятеля. Как раз в это время из Алма-Аты прилетел другой знакомый. Он нёс сетку, полную красных яблок, каждое из которых было размером с чайник. Знакомый дал два яблока Гуйчгельды Джумаевичу, и он, вернувшись домой, отдал их выбежавшему навстречу Сердару. Дурдыгуль-эдже видела это. «Когда ты был маленьким, сынок, я тебе говорила, мол, пусть у самого появятся дети. Вот, видишь, тебе и в горло не полезло. Так же и с отцом твоим, беднягой. Сам недоедал-недопивал, а тебе с каждого базара гостинцы привозил», — печально сказала Дурдыгуль-эдже и, постукивая палочкой, ушла в свою комнату.

Все дни между базарами Джума-ага работал в своей кузнице до первых петухов. А потом складывал в мешок лопаты, серпы, ножницы для стрижки овец, ножи, щипчики, для подправки бород, грузил мешок на ишака и ещё затемно отправлялся на толкучку. Там он раскладывал перед собой свой товар и, расстелив мешок, удобно на нём усаживался. Люди, знавшие Джума-ага, даже и не смотрели на лопаты других мастеров, а покупали сразу у него. Незнакомые иногда замечали: «Уж больно дороги ваши лопаты, яшули. Там вон за десять рублей отдают». На это Джума-ага непременно отвечал: «У каждой вещи, братишка, есть своя цена. Эти лопаты имеют вот эту цену. Лопата лопате — рознь, — он брал в руки одну из них и внимательно оглядывал. — Возьми её и долби мёрзлую землю. Если зазубрится, в следующий базар я буду на этом же месте, вернёшь. У того, кто будет работать этой лопатой, ни руки не устанут, ни поясница».

Получалось так, что пока Джума-ага не распродаст свой товар, остальным кузнецам оставалось только дремать.

Глядя на черноусого парня, выбрасывающего из могилы по горстке земли, Гуйчгельды Джумаевич невольно подумал: «Сейчас бы сюда отцовские лопаты».

У него замёрзли уши, и он поглубже нахлобучил ондатровую шапку. Затем расправил на груди шерстяной шарф, достал из кармана подбитого шерстью пальто перчатки и надел их.

На большинстве могил есть надписи. Мраморные плиты с выбитыми буквами. Каменные изваяния. Металлические оградки. Ничего этого Гуйчгельды Джумаевич не сделал на могиле отца. «Эх, уж это бездушие, — посетовал Гуйчгельды Джумаевич. — А ведь собирался же какой ни на есть памятничек поставить… Да, но мать-то нашла, когда в пятницу ходила. Пришла домой со слезами. Дескать, могилка бедняги отца осела. Вообще-то должно быть где-то здесь…»

В политехнический институт Гуйчгельды поступил в год окончания школы. Своими ли силами поступил, отец ли помог — неизвестно. Только накануне вступительных экзаменов отец пару вечеров куда-то молчаливо отлучался. А в год, когда сын заканчивал институт, отец пошёл в министерство: «Мы с женой два старика, не отправляйте никуда моего парнишку». То ли слова старика возымели действие, то ли действительно специалисты требовались в Ашхабаде — словом, его оставили здесь работать.

Везло Гуйчгельды Джумаевичу. Каждый год он одолевал очередную ступеньку служебной лестницы и вот уже полтора года работает начальником большого строительного управления. Делу предан, как говорится, душой и телом. Он не признаёт девяти утра и шести вечера, отдаёт работе столько времени, сколько она требует. Потому-то его и уважают в управлении, ценят в министерстве.

Но сегодня отцовская могила расстроила его. Что Же это получается? Выходит, не окажись теперь он случайно на кладбище, то и про отца бы не вспомнил?.. Кто виноват в этом? Работа? Семейные заботы? Ведь было же такое. Как-то утром, когда он собирался на работу, жена его Шекер сказала:

— Гуйч, знаешь какой сегодня день?

Гуйчгельды задумался. «Чтобы это могло быть? День рождения детей или Шекер? День свадьбы?» Не вспомнил.

— Не знаю. А что за день?

— День смерти отца. Ты сегодня не задерживайся, Приходи, помянем.

— Ладно, — сказал, уходя, Гуйчгельды Джумаевич и почти до полудня помнил об этом. А потом…

Потом работа заставила его забыть обо всём. Домой он вернулся, когда уже изрядно стемнело. Погладил по головке старшую дочку, встретившую его у порога. Та тоненьким голоском сказала:

— Тебя бабушка ждёт. Почему ты опоздал? Сегодня ведь дедушкины поминки.

Только тут он вспомнил. Шекер обиженно глянула на Гуйчгельды и ушла на кухню. Дурдыгуль-эдже ничего не сказала сыну, даже не посмотрела на него, только вытерла уголком головного платка глаза и глубоко вздохнула…