Женитьба Лоти

И тревога и грусть уже нашли дорожку в наш дом. Я любил Рараху все больше. Для меня она стала единственной в мире; жители Папеэте считали ее моей женой… Приятное уединение все больше сближало нас. Но эта околдовавшая нас жизнь не имела будущего – скорая разлука разрушит все…

…Разлука из разлук – между нами лягут моря и континенты и безбрежные дали вселенной…

X

Как-то мы собрались в гости к Тиауи, в ее дальнюю деревню. Рараху заранее радовалась этому путешествию. Рано утром мы вышли по дороге в Фаа с легким по-таитянски багажом за плечами: белая рубашка для меня, два парео и розовая муслиновая тапа для малышки.

В этом эдеме путешествуют, как в золотом веке, если, конечно, в те незапамятные времена уже изобрели путешествия.

Нет нужды нести с собой ни оружия, ни денег, ни еды. Вас везде приютят, накормят – задаром, от чистого сердца. Нигде на Таити вы не встретите хищных зверей, кроме нескольких, завезенных из Европы. Да и те почти все обретаются в Папеэте.

Наш первый привал был в Папара на закате первого дня, когда туземные рыбаки возвращались с уловом на крошечных пирогах с балансирами. Деревенские женщины встречали их на берегу и наперебой предлагали нам ночлег. Одна за другой причаливали к берегу остроконечные пироги: гребцы со всей силы лупили веслами по воде и громко трубили в раковины, подобно античным тритонам. [57] Удивительная картина, простая и безыскусная, как на заре мира…

57

Тритон – здесь: древнегреческое морское божество, сын бога моря Посейдона; в скульптуре изображался обычно трубящим в рог из раковины.

На рассвете мы продолжили свой путь. Природа вокруг стала более величественной и девственной. Единственная тропка вилась по горному склону: океан открывался во всей своей необозримости. Тут и там плоские островки с удивительной растительностью; панданусы допотопного вида; джунгли, будто оставшиеся с лейасового периода [58] … Старинное свинцовое небо… Солнечный луч, пробивший толщу тяжелых облаков, серебрит мрачные воды…

Изредка попадались деревни, притаившиеся под пальмами, – овальные хижины, крытые соломой; неподвижные аборигены дремлют на корточках, созерцая вечные свои сны; татуированные старцы с глазами сфинксов застыли как статуи… Что-то странное, дикое уносит воображение в неведомые дали…

58

Лейасовый период. – Автор ошибается: лейас – более мелкая геохронологическая единица, а именно – эпоха. Лейасовой эпохой называют самое раннее подразделение юрского периода; она продолжалась около 20 млн. лет; 190–170 млн. лет назад (по другим определениям – от 208 до 187 млн. лет назад).

Загадочна судьба полинезийских племен: они похожи на остатки первобытных народов, живут в созерцательной неподвижности, цивилизация для них губительна… Должно быть, грядущее столетие не застанет их на земле…

XI

На полдороге до Папеурири, возле Мараа, в горном склоне нам повстречалась большая пещера, распахнутая, как церковные врата; она была полна птиц. Рараху застыла от восхищения. Колония береговых ласточек залепила своими гнездами скалистые стены пещеры; наше вторжение поразило их: они сотнями носились в воздухе, щебетали и пели, возбуждая друг друга.

В поверьях таитян эти ласточки – ВАРУЭ – души умерших. Но сейчас для юной дикарки они были просто большой птичьей стаей. Девушке никогда ранее не приходилось видеть столько птиц зараз: незнакомое зрелище околдовывало – ей так и захотелось остаться в этой пещере, слушать и петь, как легкие быстрые ласточки.

Да, жить бы Рараху в краю, где полно певчих птиц, и целыми днями слушать их щебет в ветвях!

XII

Подходя к округу Папеурири, мы увидели Техаро и Тиауи – они вышли нас встречать. Заметив нас, они очень обрадовались и громко закричали: шумно встречать друзей совершенно в характере таитян.

Наши славные аборигены проводили медовый месяц, который на Таити так же сладок, как и везде в мире; оба очень милы и гостеприимны самым сердечным образом.

Дом их чист и ухожен, в остальном же – классический гаитянский, вплоть до мельчайших подробностей. Для нас уже приготовили большую постель, устланную белыми циновками и закрытую, как здесь принято, занавесками из вытянутой и размятой коры бумажной шелковицы. [59]

В нашу честь хозяева закатили большой пир. Мы провели в Папеурири несколько чудесных дней. Но по вечерам становилось грустно: как нас ни развлекали, в сумерках я остро ощущал, сколь дик и заброшен этот Богом забытый уголок. По ночам слышались печальные звуки тростниковых флейт, мрачный хрип ракушечных труб – я тосковал о далекой родине; непривычное чувство щемило мне сердце.

59

Бумажная шелковица – это дерево носит название бруссонеции бумажной; внутренняя сторона его коры идет на изготовление тапы.

Тиауи устраивала ради нас роскошные обеды; на них созывалась вся деревня. Меню составляли местные блюда. Особенно хороши были поросята, запеченные в листьях; изумительные фрукты на десерт… После обеда гости плясали и пели дивные химене.

Я ходил по-таитянски: босиком, в белой рубашке и коротком парео. И чувствовал себя туземцем, в душе мечтая, чтобы так оно и осталось; тихое счастье наших друзей – Тиауи и Техаро – вызывало зависть. В родной стихии Рараху была естественней и прелестней; я опять видел наивную смешливую девочку из Апире во всем бесхитростном очаровании и впервые подумал: быть может, нет выше счастья, чем жениться на малышке и остаться навеки с нею в самой глухой деревушке, на самом далеком и неведомом острове в королевстве Помаре – чтобы все забыли меня, чтобы умереть для света, лишь бы Рараху сберечь такой, какой я любил ее – своенравной дикаркой во всей ее простоте и наивности.

XIII

Как хорошо было в Папеэте в 1872 году! Столько праздников, вечеринок!.. Столько песен и плясок!..

Каждый вечер начиналось какое-то безумие. К ночи все таитянки украшали себя яркими цветами. Частая дробь барабана созывала всех на упа-упа; все устремлялись туда; женщины с распущенными волосами; в муслиновых тапах, едва прикрывающих грудь, – исступленные сладострастные пляски продолжались до утра.

Сама Помаре являлась на эти сатурналии, [60] оставшиеся в наследство от минувших времен (один губернатор пытался их запретить, но тщетно): так она пыталась развлечь любимую внучку. Маленькая принцесса таяла на глазах, как ни старались приостановить ее болезнь, и ее веселили любыми средствами.

60

Сатурналии – в Древнем Риме – народный праздник по окончании полевых работ в честь бога Сатурна; здесь: бесшабашный кутеж, разгульный праздник.

Чаще всего пляски устраивались перед террасой дворца, и собирались здесь все женщины Папеэте. Царственные особы, возлежа на циновках при лунном свете, безмятежно любовались плясуньями.

Таитянки били в ладоши и хором пели под тамтам быстрые буйные песни. Каждая по очереди исполняла фигуру танца: сперва медленной поступью в медленном темпе, вскоре же танец убыстрялся, достигая исступления. И когда танцовщица в изнеможении внезапно замирала при оглушительном ударе барабана, ее место сразу же занимала другая, превосходя подругу бесстыдством и неистовством.

Девушки из Паумоту образовывали свои группки, еще более дикие, и соперничали с таитянками. С растрепанными как у безумных волосами, зачесанными вверх и образующими экстравагантные короны, они отплясывали в еще более странном и неровном ритме настолько зажигательно, что трудно было решить, кому из островитянок отдать предпочтение.

Рараху обожала эти представления, распаляющие кровь, но сама никогда не танцевала. Она, как и другие молодые зрительницы, распускала по плечам блестящую массу тяжелых волос, украшала себя редкостными цветами и целыми часами, молчаливая, сидела подле меня на ступенях, наслаждаясь восхитительным зрелищем.

Домой мы возвращались словно в лихорадке, опьяненные музыкой, плясками и праздничным шумом, открытые для любых необычайных ощущений.

В такие вечера Рараху казалась мне совершенно другой.

Упа-упа пробуждала в ее нецивилизованной душе первобытное сладострастие.

XIV

Рараху обычно носила туземную одежду – свободную |унику без пояса, которая называлась «тапа». Легкая ткань спадала изысканными вялыми складками, делая наряд девушки почти по-европейски элегантным.