Женитьба по-балтийски
Шрифт:
Алныкину дали перо и бумагу. Он написал о Леммикки, которая уже не Йыги, а Алныкина, которая политически благонадежна, комсомолка, настоящего отца не знает и, конечно, никаких связей с ним не поддерживает. «…Партии Ленина-Сталина предан, член ВЛКСМ лейтенант Алныкин».
Содержание рапорта начальник ОКОСа одобрил, заметив, однако, что официальный срок прохождения документов такого рода — двое или трое суток, хотя донести его до кабинета, что в соседнем здании, пять минут. Не разумнее ли прибегнуть к помощи адъютанта командующего? Однокурсник все-таки и вхож к члену Военного совета.
С рапортом в руке Алныкин бродил по коридорам штаба и всматривался в офицеров, отыскива среди них того,
Штаб жил и служил по корабельному распорядку, еще сорок минут — и полдень, обед с послеобеденным отдыхом, драгоценное время утекало.
Вдруг он увидел того языкастого и нагловатого старшего лейтенанта, перед напором которого спасовал сам Янковский в комендатуре, — того офицера, что в памятный для Алныкина день 13 марта подталкивал вперед женщину на темной улице Пикк.
Старший лейтенант шел по коридору. Алныкина у стены он не заметил бы вообще, не шагни тот наперерез ему. Просьбу выслушал молча, не прерывая, лишь округлением бровей выразив некоторое удивление. Взял рапорт, и по мере чтения лицо его все более и более печалилось. Горестно вздохнул.
— Да, брат, погорел ты крепко… — Он задумался. — Послушай, ты из Фрунзе?
Какого года выпуска?.. Пятьдесят второго? Так Витька Колбагин твоего же выпуска.
Он прочитал на лице Алныкина, кто такой Витька, спрямил брови и нехотя согласился.
— Что он скотина — ты не ошибся… Ладно, я этот вопль души, — он пошелестел рапортом, — донесу до сведения, сейчас же, дай мне заодно предписание. И не стой здесь, не раздражай мозолистые глаза начальства. Подожди в курилке.
Вернулся он скоро, без рапорта.
— Везет тебе, лейтенант Алныкин!.. Соответствующая резолюция наложена, рапорт у заместителя начальника Политуправления, сегодня же он определит офицеров, которые займутся твоими делами, но завтра-то — выходной, дай отдохнуть служителям моря. Во вторник придешь, после обеда, в Политуправление, а на предписании тебе любые даты поставит мичман, который при помощнике командующего по строевой части, я с ним договорился… Не кисни! Все обойдется! И с женой все будет в порядке, эстонки — хорошие бабы, отзывчивые, покладистые.
Алныкин пожал протянутую руку. Он был счастлив. Все устраивалось как нельзя лучше. Подполковник Горошкин и Настя уехали до понедельника в Пярну, подарив молодоженам уединение.
Эти дни они не отходили друг от друга, и если Леммикки шла в ванную умываться, Алныкин тянулся за нею, стоял у двери, и они продолжали нескончаемый разговор. Ходили по улицам, держась за руки, и все расступались, еще издали завидев их. Сколько ни вглядывались они в бездонную тайну, она не разгадывалась, манила, она взывала, она прикидывалась узнанной и близкой, чтоб тут же погрузиться в бездну и аукать оттуда.
Восходы и заходы солнца, мерцание звезд и растворение их в светлой голубизне неба, лунный рог, цеплявшийся за шпиль, — все смешалось и поменялось местами, желтый свет заливал комнаты по ночам, от Леммикки исходило голубое сияние, вечным двигателем тикали напольные часы, обещая бесконечность жизни и счастья.
Как только Алныкин увидел тех, кто займется его судьбой, он сообразил, что от офицеров этих ждать можно только беды. Их было двое, и опыт
подсказывал: двое всегда боятся третьего, того, которого сейчас нет, но который спросит с них, и эти двое, контролируя себя, будут — каждый — вдвойне лживы, преувеличенно пристрастны.В углу за столом сидел капитан 3-го ранга, сплетя пальцы; руки на брюшке, глаза злые. Где-то когда-то Алныкин видел его, но вспоминать не стал, да и не мог, втянутый в разговор с подловатым — это все признавали — человеком, бывшим комсоргом училища. Панов, уже капитан-лейтенант, с комсомольской дружественностью обращалс к нему на «ты», похохатывал, рассказывая капитану 3-го ранга разные училищные хохмочки (тот угрюмо молчал), и посадил Алныкина рядом с собою, на диванчик. Старания, приложенные училищными офицерами в прошлом году, когда досрочно отправили на флот почти четыреста человек, были оценены министром: кого повысили в звании, кого назначили на более высокую должность. Старший лейтенант Панов удостоился, конечно, того и другого. Он знал каждого курсанта, водил дружбу почти со всеми, скромненько покуривал в ротах, не брезговал сидеть на подоконниках гальюнов, где обычно затевались споры и рассказывались новости, — только в гальюне и можно было наговориться! И наслушаться. Оказывается, это отнюдь не по душе командирам рот: через Панова высокое начальство узнавало о промахах воспитателей. И ротные забили тревогу, намекнули курсантам. Панов в отместку сменил тактику, заглядывал в курилку, уводил того, кто всегда помалкивал, на беседу о сущих пустяках и будто бы из этих бесед что-то узнавал. В Политуправлении флота он, наверное, какой-нибудь помощник по комсомольской работе, бегает, как и прежде, по кораблям и частям, своего стола и тем более кабинета не получил, потому и воспитательную работу ведет в комнате дл семинарских занятий. Карта полушарий и портреты вождей на стенах, шкафы с книгами, бюст Ленина.
Наболтав пустопорожней всячины, Панов примолк, потянулся к папочке, лежавшей на стуле. Раскрыл ее — и впал в глубокое раздумье. Что в ней — Алныкин догадывался: его рапорт на имя члена Военного совета.
— Ума не приложу, Володя, что делать с тобой, — сокрушенно проговорил Панов и тяжко вздохнул. — Павел Николаевич, ты в курсе? Знаешь, что учудил мой друг?
От этого Павла Николаевича исходила через край бьющая ненависть, направленна исключительно на Алныкина. Капитан 3-го ранга, Пановым названный Павлом Николаевичем, сидел молчал, рыскавшие по ящикам стола руки его нашли наконец карандаш, он с хрустом разломал его.
И Алныкину стало поспокойнее. А Панов, не дождавшись ответа, да и не рассчитывая на него, продолжал в некоторой воодушевленности, что ли:
— Мой друг Володя Алныкин такой в училище отколол номер, так прославился, что… Такой номер. Никак не мог исправить отметку по военно-морской географии, месяц пересдавал экзамен, и все без толку, знаний-то — маловато, он, Володя Алныкин, с ленцой парень, утруждать себя не любит. Так бы и ушел на флот, не пересдав экзамен, да случай помог. Преподаватель умер. Горе в семье, горе на кафедре. А Алныкину — счастье. Приходит к начальнику кафедры и заявляет: экзамен сдан на «отлично», можете спросить у преподавателя.
Представляешь, Павел Николаевич? Спросить у того, кого уже нет на белом свете! И получил наш друг Володя «отлично»… Не мог не получить. Так все точно рассчитал, котелок у него варит. Мы тогда в политотделе решили было к комсомольской ответственности его привлечь, да пожалели: вот-вот выпуск, каково молодому офицеру приходить на корабль с неснятым выговором? А зря пожалели. Он и здесь отличился, еще хлеще.
Павел Николаевич пытался расколошматить что-то о край стола, освобождая себя от злобы, но решил поберечь стол и заодно выслушать.