Женщина и обезьяна

По внешнему виду Маделен ничего нельзя было заметить, она покорно протянула руку, которую ей поцеловали. Но внутри у неё, пока что слабо и отдалённо, зазвонил сигнал тревоги при виде английского правительственного консультанта по ветеринарным вопросам.

Трое мужчин взялись за кресло, подняли его по лестнице, внесли через входные двери и поставили в лифт, двери закрылись, и лифт стал подниматься вверх.

Мужчины задыхались от напряжения. Маделен чувствовала, что от неё ждут объяснения.

— Это всё потому, что она много ела от расстройства, — прошептала она. — После смерти дедушки. Она весит теперь сто пятьдесят килограммов.

Мужчины зачарованно и с состраданием посмотрели на фигуру, скрытую шляпой, вуалью и пледом. Только управляющий проявлял ещё некоторое беспокойство. Всякое ремесло развивает профессиональную память, и после сорока лет заведования Датским обществом он довёл до совершенства свою национал-шовинистическую память дворецкого, хранившую карточки со справками о каждом датчанине, с которым он когда-либо сталкивался в Англии. Страстное желание внести эту пожилую даму в свою картотеку было в этот момент сильнее, чем кислородное голодание, и поэтому он наклонился к Маделен.

— Ноги?.. — выдохнул он.

Маделен опустила глаза. Ступни обезьяны высунулись из-под пледа. Хотя они и были скрыты шерстяными носками Джонни, но в маленьком лифте, на подставке для ног инвалидного кресла, они по-прежнему выглядели неестественно большими.

— Водянка, — объяснила Маделен, — вода в ногах.

Управляющий всем своим видом выражал настойчивое сочувствие.

— А голова? — прошептал он.

Чтобы надеть шляпу миссис Клэпхэм на голову Эразма, Маделен пришлось разрезать её. Теперь она сдвинулась, и из тульи выглядывал череп обезьяны, коричневый, идеально выбритый и колоссальный.

— Вода, — сказала Маделен. — В голове тоже.

Лифт остановился, дверь открылась, и Маделен подтолкнула кресло вперёд. По направлению к ней из дальнего конца коридора шла Сьюзен.

Маделен совсем не показалось странным, что подруга встретилась ей именно здесь. Она знала, что попала в своего рода колбу, не открытый сосуд из пирексного стекла, вроде того, в котором она готовила себе выпивку, а в закрытую лабораторную колбу, реторту, в которой содержалась значительная часть основных элементов её жизни. Она знала также, что уже зажгла под этим сосудом огонь, а извне добавила к смеси обезьяну, и теперь она мечтала о том, чтобы в конце концов образовалось если и не золото, то хотя бы какое-нибудь подобие равновесия.

К этому сплаву, конечно же, принадлежала и Сьюзен, и Маделен поприветствовала её тёплой улыбкой. Но внутри неё ещё ярче загорелся сигнал тревоги.

Сьюзен полагала, что мгновенно оценила ситуацию, и хотя она смотрела более пристально, чем вышедшие из лифта мужчины, всё же, как все люди, сталкивающиеся с чем-то им непонятным, она видела в первую очередь саму себя.

— Маделен!.. — воскликнула она.

— Это не то, что ты думаешь, — попыталась объяснить Маделен.

Сьюзен облизала губы. Потом на её лице появилось озабоченное выражение.

— У нас заседание, — сказала она. — В Королевском обществе охраны животных. Дневные заседания всегда проходят здесь. Из-за пирожных. Адам будет здесь через минуту.

Маделен оперлась о кресло. Сьюзен взяла её за руку.

— Позволь, я помогу вам, — сказала она. — У меня есть маленькая квартирка. Как раз для таких случаев.

Маделен покачала головой. За спиной Сьюзен открылась дверь, и показалась голова доктора Фиркина. Маделен покатила кресло вперёд.

Сьюзен взяла её за руку.

— Во всяком случае, я задержу его во дворе, — пообещала она. — Желаю приятно провести время!

Доктору Фиркину было страшно. Он не только надел шерстяной пиджак с широкими плечами, но ещё и большое пальто поверх него, на голове у него была фетровая шляпа, а когда он снял шляпу и пальто, стало заметно, что, несмотря на летнюю погоду, он весь дрожит от холода. Он смотрел себе под ноги и так и не поднял взгляд, пока Маделен закатывала кресло в комнату. Только когда она остановилась и сняла плед, шляпу, вуаль, перчатки и носки, врач поднял голову и посмотрел на фигуру в кресле. Медленно, не отводя взгляд от лица обезьяны, он подошёл к ней, осторожно погладил шерсть на руке, измерил своей вытянутой рукой длину предплечья, несколько раз перевернул руку обезьяны, обошёл кругом и осмотрел её уши с разных сторон, пробежал пальцами по гладковыбритому черепу, долго рассматривал поверхность кожи, медленно раздвинул ей губы, обнажив зубы. Наконец, встав на колени, он взял одну её ногу в свои руки, приподнял её и долго изучал подошву стопы, и, проделывая это, он всё время тихо и успокаивающе что-то бормотал про себя. Потом он встал и медленно, тяжёлой походкой, направился к своей одежде.

— Он под действием лекарства? — спросил он.

Маделен покачала головой.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Но я ничем не моху помочь.

Он старался не смотреть Маделен в глаза.

— Это какой-то неизвестный вид. То есть, наверное, это гибрид. Их много создавали в двадцатых и тридцатых годах. Но теперь это редкость. И строго запрещено. Существует сто пятьдесят видов обезьян. Сто восемьдесят, если считать и полуобезьян. Я не могу определить, какие именно виды были в данном случае скрещены. Я рекомендую передать её в Ветеринарную школу Лондона, которая сделает описание. И отправит пробы ткани в генную лабораторию Института популяционной биологии.

Ни Маделен, ни обезьяна не двигались. Врач медленно поднял голову и посмотрел на Маделен. Когда он заговорил, голос его был совсем хриплым.

— Всё не так, как должно быть, — сказал он. — Тело несколько напоминает шимпанзе-боноба, но он слишком большой и тяжёлый, а кожа на лице слишком светлая. Череп велик как у гориллы, но у горилл имеется стреловидный шов на макушке, который служит для крепления жевательных мышц, а у него всё гладко. Волосяной покров представляет собой летнюю шерсть со следами зимней, но мы не знаем приматов, которые жили бы в умеренном климате. Руки и ноги обладают хорошей цепкостью, как у человека, но хватательные мышцы развиты как у гиббона. Если бы дело было только в этом, то я бы пошёл на всё, я бы подписал бумагу и донёс на Вердена, я бы сказал: ладно, пусть мы все отправимся к чёртовой матери, но зато сделаем это красиво. Но и это ещё не всё.

Он надел своё пальто.

— Обезьян можно научить делать невероятные вещи. Если они выросли рядом с человеком. Естественно, это их портит. Они демонстрируют патологическое поведение, теряют способность к размножению. Но при этом становятся ручными. Если предположить, что он вырос среди людей, то этим можно было бы объяснить его спокойствие. И если мы не будем очень уж вдаваться в научные подробности, то мы, возможно, могли бы объяснить его внешний вид каким-нибудь скрещиванием. Но чему невозможно найти объяснения, так это его взгляду. Даже самая психологически испорченная цирковая обезьяна не выдерживает прямого взгляда. Это недвусмысленный боевой сигнал мира животных. Мы отличаемся от животных не языком или интеллектом. Мы отличаемся тем, что можем прямо смотреть друг другу в глаза.

Он надел шляпу.

— Для меня всё это слишком. Это начал ваш муж. И его сестра.

Маделен молчала.

— Моя пенсия, — сказал врач. — Вы знаете, что такое — в Англии оказаться в семьдесят лет без пенсии?

— А Ветеринарная полиция?

— Они должны сдавать диких животных в Лондонский зоопарк. То есть Бёрдену. Должен быть подготовлен отчёт, который визируется в Министерстве внутренних дел после одобрения в Комитете по правилам работы с животными. Это тоже ваш муж. И его сестра.