Женщина из бедного мира

По дороге домой мы снова встретили Теодора Веэма. Он, видимо, шел следом, и когда мы остановились у витрины одного магазина, приблизился к нам. Стал просить, чтобы я встретилась с ним на следующий день: он хочет сказать мне что-то очень важное. Я отказалась.

Ночью я спала вместе с Элли, в одной кровати. Но это была беспокойная ночь. Я не понимала Элли. Она просила меня подумать и развестись с мужем. Ее сердце предчувствует беду: может случиться большое несчастье.

До самого рассвета мне не было сна.

Господин Баггерт? Что он за человек? Странная личность: деликатный, щедрый, добродушный холостяк, но чуть-чуть вроде глуповатый. По его словам можно было понять, будто в свое время он был большим любимцем дам и сейчас не спасовал бы перед ними. Как-то он даже открыто хвастался своими многочисленными романами. Мне казалось, что он «увлекся» мной. Привлекательного в нем ничего не было, скорее он был неприятен своими торчащими усами и странными, «пожирающими» глазами. Я не выдерживала их взгляда, мне они были отвратительны. Вспомнились слова Конрада: «скотские глаза». Этими глазами Баггерт смотрел на меня однажды в субботний вечер, когда я с тетей собиралась в баню. Он сказал, что я прелестна в своем берете и могла бы вызвать у мужа целую «бурю чувств». Я посмеялась над ним, как над простодушным дурачком.

На следующий вечер я ходила с тетей и с Баггертом в кино. После долгого перерыва приятно было там побывать. Сама бы себе я не могла позволить этого удовольствия: у меня было мало денег. Господин Баггерт был очень внимателен ко мне. Он даже попытался осторожно выразить свои чувства. Я снова посмеялась над ним. Однако где-то в уголке моего сознания появилась странная мысль: я пользуюсь таким успехом у мужчин, не могла бы я как-то применить это в собственных интересах, в интересах Конрада? Я много читала о женщинах, которые властвовали через головы мужчин, управляя через них судьбами государств и народов. Читала о женщинах, которые добивались, чтобы мужчины копили для них состояния, и, став богатыми, жили как хотели. Мысль эта возникла лишь на мгновение, но, наверное, она угнездилась где-то в подсознании, чтобы потом снова всплыть на поверхность.

Утром в понедельник (прошло уже две недели, как я уехала из Тарту) я получила странное письмо. Оно было отпечатано на машинке и состояло всего из двух строчек: «Мне очень грустно без тебя. Да и вообще нет ничего радостного. Видно, скоро я должен буду уйти отсюда. Конрад». На конверте стоял штамп какого-то неизвестного мне почтового отделения. Как выяснилось позже, кто-то из друзей опустил письмо на деревенской почте. Сам Конрад был еще в это время в Тарту.

Я не могу представить, что чувствовала, читая это письмо. Руки мои дрожали, сердце гулко билось, на лбу выступил холодный пот. Страх, боль, досада на себя, злость возбужденным хаосом переполнили мою душу. «Где он сейчас? Что случилось, почему он должен уйти? Его преследуют, его арестуют! И я больше не увижу его?»

Я пошла к уездному начальнику, но разрешение на выезд получила только вечером, когда поезд уже ушел. Сказала тете, что должна ехать, и попросила у нее взаймы денег на дорогу. Но она не хотела и слушать.

— Бог весть какая там у тебя беда стряслась, куда ты торопишься? Могла бы еще остаться здесь. Я — стара, много ли осталось жить? Может, больше не увижу тебя. Может, и ты сама последний раз тут. У кого ты остановишься, к кому приедешь, когда меня не будет?

«В последний раз? В самом деле! Я еще не сходила на кладбище, где похоронена моя маленькая сестренка. Пожалуй, и могилы ее уже не найду. Прости, сестричка! Жизнь моя пестра, она уносит меня далеко от родных мест. Кто знает, где я сама найду вечный покой? У меня предчувствие, что сюда никогда уже не вернусь».

Как описать бессонную, тревожную ночь, которая последовала за этим грустным днем и вечером, исполненным сожалений? Мне теперь уже не доставляет удовольствия копаться в психологических переживаниях: жизнь сделала меня трезвее, холоднее и проще. Но тогда я была до крайности порывиста, загоралась от малейшего возбуждения. Сердце мое горело единственным желанием, единственной страстью: скорее увидеть Конрада. Я сотни раз упрекала себя: зачем я уехала, почему не осталась с мужем? «Бедный, милый Конрад, — думала я. — Прости свою жену, что ее желание повидать родные края пересилило на время любовь к тебе. Прости! И ты, отец небесный, если ты существуешь, не будь столь жесток, не отнимай у меня моего единственного счастья, мою единственную радость. Не будет мне жизни без него. Нет, не будет».

Хотелось стонать, кричать, выплакать свою боль. Но я не могла дать волю слезам: на соседней кровати спала тетя, я не осмеливалась будить ее. Вокруг не было ни души, которая поняла бы меня. Конрад был далеко. А мне хотелось приласкать его, ободрить и защитить пусть даже ценой своей жизни.

«Да и вообще нет ничего радостного», — пишет он. Кто гнал, кто заставлял меня уезжать? Если без меня там стряслось несчастье, тогда — не могу и думать об этом — все кончено. Мне ничего больше не надо. Если горе не убьет меня или я не сойду с ума, то покончу с собой. Сгину так, что никто не узнает, куда я делась, что со мной сталось.

Но как видите, я не сгинула. Все проходит, и человек свыкается со всем.

На другое утро тетя проводила меня на вокзал. Она не отказала мне и в деньгах на дорогу. Она была добрая. И позвольте сказать вам: люди в большинстве своем хорошие. Плохими их делает жизнь. И капиталистический строй, который создает в жизни невыносимые условия.

12

Мать встретила меня слезами. Рассказала, что приходили солдаты или полицейские, она не очень-то разбирается, в этом, перерыли всю квартиру и допытывались, где Конрад. Но мать ничего не могла ответить: она давно не видела Конрада. «И стоило тебе связываться с человеком, которого ищет полиция?» — сказала она.

Мне было больно слышать это от матери, я ответила резко:

— Ты, мама, ничего в этом не смыслишь. Это политическое дело. Конрад — хороший человек, он желает добра всем бедным, в том числе нам, потому что и мы не богатеи. Он борется и страдает ради нас. Ты не должна быть к нему несправедливой. И я не хочу, чтобы ты вообще с кем-нибудь говорила об этом, если не знаешь, в чем дело.

На этом разговор наш закончился.

Я стала искать Конрада, но никаких его следов не находила. Целыми днями бродила по улицам, надеясь случайно встретить его, но напрасно. По вечерам сидела дома, выставив, как мы условились, цветок на окно: однако он ничем не давал о себе знать. Расспрашивала у знакомых: никто не знал. Он уехал. Его не было.

Что мне оставалось делать?

Сердце разрывалось на части. Я была одинока, покинута всеми. Куда девалась моя спокойная жизнь, мое счастье, любовь, дружба? Не было никого, к кому пойти, с кем перемолвиться словом. Мать меня не понимала, брат и его жена думали только о торговле (сейчас, мол, для этого подходящее время) — ничто другое их не интересовало. Было противно бывать с ними. Конрада нет. «Может, умер? Может, немцы убили?» С детства повидавшая много горя, я наконец нашла человека, который стал мне другом, — и теперь его у меня отняли? Я не могла поверить. Но не верила и тому, что все обойдется хорошо. Страшнее всего неизвестность: она словно грань между жизнью и смертью. Я плакала дни и ночи, пока уже и слез не стало.

Какой-то внутренний голос кричал во мне: прочь, прочь отсюда, все равно куда. «Если я и погибну, как до меня погибли тысячи и тысячи, все равно не могу больше оставаться здесь. Мое сердце истекает кровью и ноет, как открытая рана. Не знаю, что я совершила, почему должна так тяжко страдать. И в чем виноват Конрад, за что его преследуют, как зверя, отнимают у него домашний очаг, семью — все, в чем нуждается человек, и даже, может быть, жизнь?» Злость, безумная злость поднималась в моей душе против всех, кто сеет на земле несправедливость и насилие.