Женщина из Пятого округа

— Его арестовали месяц назад, как только он сошел с трапа самолета в Стамбуле. Оттуда его доставили в Анкару для вынесения официального приговора. Он получил пятнадцать лет.

Я услышал собственный голос:

— Это не моя вина. — И тут же пожалел о том, что сказал.

Сезер сложил пальцы домиком и улыбнулся:

— А кто говорит, что это ваша вина?

В тот день я сам помыл дверь. И стены туалета. И снова до блеска начистил унитаз. Ночью, после того как Омар закончил свое шумное мочеиспускание, я поймал себя на том, что не могу заснуть. Хотя я и пытался найти рациональное объяснение случившемуся: Аднан много лет находился в бегах, и ему просто везло, что он не попадался полиции все это время, пока не приехал за мной в то злосчастное утро, — все равно не мог простить себе этого. Еще одна загубленная жизнь, и опять-таки по моей милости…

От бессонницы меня спасала работа. Я писал как маньяк: по пять страниц до рассвета, и все еще находился в самом начале пути — на странице тридцать пять будущего эпохального романа. Но мой главный герой, Билл, был уже девятилетним мальчиком. В настоящий момент он слушал, как собачатся его родители, распивая виски на кухне дома в Нью-Джерси.

Я как раз описывал эту сцену (и был очень доволен результатом), когда заметил протечку. Вода сочилась из-под шкафчика под умывальником На линолеуме собралась небольшая лужица. Я подошел к шкафчику и открыл его. Причина протечки обнаружилась сразу: отклеилась лента, которой была замотана сточная труба. На полу я заметил несколько отодранных плиток. На одной из них лежал старый моток черного крепа. Я поднял его. Вместе с мотком приподнялась и плитка. Под ней обнаружился торчащий кусок пластика. Я потянул за уголок — и вытащил пластиковый пакет, спрятанный в ямке, грубо вырезанной в полу. В пакете оказались плотные связки банкнот, штук двадцать, каждая туго перетянута резинкой. Я развязал первую пачку. В ней были купюры по пять, десять и двадцать евро. Всего двадцать купюр, ровно на двести евро. Во второй пачке было еще тридцать банкнот, всего на тысячу евро. Следующая связка. Та же сумма. Когда все пачки были развязаны и купюры разложены, до меня дошло, что я вижу перед собой четыре тысячи евро.

Серые пятна рассвета расплывались в ночном небе за окном. Я аккуратно скатал банкноты и сложил их обратно в пакет. Потом засунул пакет в дыру и прикрыл плиткой, после чего оторвал кусок клейкой ленты и замотал протекающую трубу. Покончив с этим, я сварил себе кофе и сел за стол. Уставившись в грязное окно, я думал о том, что оказался один на один с серьезной моральной дилеммой. Четыре тысячи евро.При моих нынешних расходах с этой суммой в Париже можно протянуть еще четыре месяца. Промолчать о находке очень легко. Тем более что Аднан заперт за решеткой в далекой Анкаре. Допустим, я промолчу — и получу бонус в виде лишних трех месяцев… А что дальше?

Чувство вины, будь оно неладно… Жить с этим чувством я бы не смог.

Допив остывший кофе, я схватил свой блокнот и наспех набросал записку следующего содержания:

«Уважаемый мсье Сезер!

Я бы хотел связаться с женой Аднана, чтобы из первых уст узнать его ситуацию. Возможно, у вас есть ее почтовый или электронный адрес?

С дружеским приветом…»

И подписался.

Чтобы избавить себя от колебаний, я тут же вышел во двор и опустил записку в почтовый ящик конторы Сезера. Потом вернулся в комнату, задвинул шторы, поставил будильник, разделся и наконец-то рухнул в постель.

Проснувшись в час дня, я заметил клочок бумаги, просунутый под дверь. Почерк был мелкий и корявый:

«Ее зовут мадам 3. Пафнук. Электронный адрес: [e-mail]. Она знает, кто вы и что произошло».

Записка была без подписи. Мсье Сезер явно оставлял себе пространство для маневра.

Я отправился в кино. Затем, возвращаясь в сумерках в свой quartier,заглянул в интернет-кафе. В почтовом ящике меня дожидалось сообщение.

«Гарри!

Школьный библиотекарь заметила, что Меган проводит слишком много времени за компьютером. Когда она спросила ее, в чем дело, Меган ответила, что просто бродит в Сети, но при этом очень нервничала. Библиотекарь информировала директора школы, который позвонил мне и выразил свое беспокойство насчет того, что у Меган, возможно, возникла нежелательная переписка с незнакомцем. Когда дочь пришла домой, я настояла на том, чтобы она рассказала мне правду. Она отказалась, поэтому я потребовала, чтобы почтовый ящик был открыт в моем присутствии. Вот тогда я и обнаружила твои письма к ней — она их аккуратно сохранила. Твои попытки снова пролезть в ее жизнь, сыграв роль заботливого отца, по меньшей мере отвратительны! Точно так же, как твои жалкие потуги демонизировать меня. Есть только один человек, который виноват в том, что произошло: это ты.

Вчера вечером у меня состоялся долгий разговор с Меган, и я доходчиво объяснила ей, почему та твоя студентка покончила с собой. Наша дочь уже знала большую часть подробностей — все благодаря одноклассникам, которые не перестают сплетничать на этот счет. Но чего она не знала, так это того, насколько ужасно ты повел себя по отношению к несчастной девушке. И теперь Меган не хочет иметь с тобой никаких дел. Поэтому больше не пиши ей. Обещаю, она тебе не ответит. И знай: если ты вновь попытаешься установить с ней контакт, будут предприняты правовые меры воздействия и тебе навсегда запретят приближаться к нам ближе чем на милю.

Не трудись отвечать на это письмо. Оно будет уничтожено немедленно по получении.

Сьюзан».

Я почувствовал, как меня колотит сильная дрожь, настолько сильная, что пришлось вцепиться в края компьютерного столика. «Чего она не знала, так это того, насколько ужасно ты повел себя по отношению к несчастной девушке».Еще одна ложь, изобретенная Робсоном в ходе кампании по моему уничтожению. «И теперь Меган не хочет иметь с тобой никаких дел».Сдавив глаза пальцами, я отчаянно пытался сдержать подступившие слезы.

Когда мне удалось немного успокоиться, я опустил руки и увидел, что за мной наблюдает молодой бородач-бармен. Мы встретились взглядами, и он отвернулся, смущенный тем, что оказался невольным свидетелем моего горя. Я вытер глаза и подошел к бару.

— Выпьете? — спросил он.

— Эспрессо, пожалуйста, — ответил я.

— Опять плохие новости?

Я кивнул.

— Может, все наладится…

— Только не на этот раз.

Бармен приготовил кофе и поставил передо мной. Потом потянулся к бутылке с виски и плеснул в рюмку маленькую дозу.

— Вот, выпейте, — сказал он.

— Спасибо.

Виски обожгло внутренности, но я тут же ощутил его расслабляющий эффект. Осушив следующую порцию, заботливо налитую барменом, я спросил:

— Вы говорите по-турецки?

— Зачем вам это? — удивился он.

— Мне нужно написать письмо на турецком.

— Что за письмо?

— Личное.

— Я не переводчик.

— Всего три строчки.

Пауза. Я видел, что он изучает меня, недоумевая, с чего вдруг мне понадобилось писать кому-то по-турецки.

— Как вас зовут? — спросил он.

Я назвал себя и протянул ему руку для пожатия.

— Камаль, — сказал он. — А этот перевод — действительно три строчки?

— Да.

Он пододвинул мне блокнот:

— Хорошо, пишите.

Я взял огрызок карандаша, что лежал поверх блокнота, написал по-французски (текст сложился в голове с момента послеполуденного пробуждения):

«Уважаемая миссис Пафнук!

Я новый жилец комнаты, в которой раньше проживал Аднан. Просто хотел узнать, не оставлял ли он что-то из личных вещей, что нужно было бы переслать вам. Пожалуйста, передайте ему от меня наилучшие пожелания и скажите, что я благодарен ему за доброту и заботу. Я часто вспоминаю Аднана и готов оказать любую посильную помощь его семье».