Женщина, которую я бросил

А что ожидает Мицу?

Мицу вспомнила свою холодную комнатку в Кавадзаки. Голая, тусклая лампа; под окном, в грязном дворе оправляются пьяные, выходящие из бара. Мицу часто ложилась на кровать и, натянув до подбородка одеяло, неподвижно глядела в потолок. На душе было пусто и холодно. Девушку ожидает то же, но ее будут согревать воспоминания о матери и брате. А о ком было вспоминать Мицу, ушедшей из дому, где она всем мешала?

И вдруг Мицу подумала, что ее и теперь ожидает в Токио лишь одиночество. Она вспомнила, как однажды ночью в конце прошлого года она одна, как паршивая кошка, сидела в фасовочном цехе, грея над очагом озябшие руки. Грохотала электричка; дрожали окна, обклеенные газетами.

«Нет, больше я не хочу так жить. Не хочу!»

Если бы рядом с Мицу был человек, который согрел бы ей руки и душу, друг, с которым можно было бы посмеяться и посмотреть фильм с Исикавой!.. Если бы у нее был хоть кто-нибудь, кому она могла бы выложить свои бесхитростные жалобы!

Мицу пробежала взглядом по лицам людей, толпившихся на вокзале. Но никто не обращал внимания на невзрачную девчонку со старым чемоданом в руках. У каждого были свои заботы, свои дела. Все спешили: подходили к кассе, затем почти бежали к платформе.

– Внимание! Прибывает пассажирский поезд на Токио.

Пуская пар, мимо платформы проплыл серый паровоз, тащивший за собой обшарпанные вагоны.

Токио... Но разве что-нибудь хорошее ожидает ее там?..

И чем лепрозорий хуже Токио?.. Везде - в Синдзуку и в Кавадзаки - толпятся люди, как на этом вокзале... мешают друг другу... всем холодно, и никому нет дела до другого...

Поезд остановился, и пассажиры побежали к вагонам, стараясь опередить друг друга, чтобы занять место получше. У дверей вагонов моментально образовалась толпа.

Девушка с косами уже была в вагоне и, высунув голову из окна, разговаривала с братом и матерью. Мать достала из кармана кошелек и отдала дочери деньги.

Ударили в колокол.

«Скорей... Я еще успею».

Опять у нее перед глазами встал лепрозорий: серые, унылые, словно казармы, бараки; шум капель, которые падают по ночам со вздрагивающих деревьев. Сейчас женщины вышивают в мастерской, а Кано Таэко, наверное, сидит одна в своей комнате.

Поезд тронулся. Дым из трубы паровоза пополз по платформе, обволакивая колеса вагонов.

Мицу взяла чемодан, вышла с вокзала и медленно направилась к автобусной станции.

***

– Ты ли это, Морита-сан?
– У входа в лечебный корпус Мицу встретила сестру Ямагата.
– Опоздала на поезд?

– Да нет, - сказала Мицу, и на лице ее появилась добродушная улыбка, хорошо знакомая сестре Ямагата.

– А почему ты вернулась?
– Ямагата взяла из рук Мицу чемодан и пошла в гостиную. В окнах напротив отражался розовый огонь заката.
– Ну в чем дело, что случилось?
– тревожно спросила Ямагата.

– Ничего. Просто я решила вернуться.

– Вернуться? Почему?

– Почему?
– застенчиво пробормотала Мицу, подыскивая слова.
– Я... знаете... мне... мне... А куда мне идти?
– она водила пальцем по столу.
– В Токио у меня никого нет... мне...

– Но ведь здесь больница для прокаженных. Здесь прокаженные.

– Я не боюсь. Сначала мне было неприятно, но теперь я привыкла.

– Что ты говоришь? Ведь ты здорова, совершенно здорова. Здесь, среди больных и страждущих, тебе нечего делать. Зачем ты вернулась?

– А как же вы здесь живете?
– это было сказано так простодушно, что сестра Ямагата удивленно подняла брови.

– Мы? Мы... ведь... сестры милосердия... Мы посвятили этому всю жизнь.

– Я тоже хочу посвятить свою.

– Не шути так, Морита-сан, - Ямагата нахмурилась.
– Возьми себя в руки. Такими словами нельзя бросаться под влиянием минуты. Сентиментальные гимназистки обращаются к нам с просьбой устроить их в лепрозорий. А когда они видят больных, слышат их стоны, они бледнеют от страха.

– Но ведь я уже слышала эти стоны, - Мицу умоляюще сложила на груди руки.

Она не понимала упорства Ямагата.

– Если мне нельзя здесь оставаться... я... уеду...

– Я еще ничего не сказала тебе. Допустим, ты останешься, но как твои родители отнесутся к этому?

– Папе будет все равно, я уже давно уехала из дому.

– Не знаю, что делать. Сегодня ночью ты спокойно все обдумай и, если поймешь, что это была лишь прихоть, завтра вернешься в Токио.

Мицу с улыбкой кивнула.

«Зачем сестра Ямагата так все осложняет?
– подумала она.
– Но если она разрешила мне остаться на эту ночь, то разрешит и на другую, и на третью, и на неделю, и на...»

– А где сейчас Кано-сан?

– Кто?

– Кано-сан. Как она себя чувствует?

– А-а-а, - Ямагата открыла окно и, повернувшись к Мицу, сказала: - После твоего отъезда у нее было очень подавленное настроение. Сейчас она в поле.

– Можно к ней сходить?

– Конечно.

Мицу выбежала из гостиной. Прошла между больничными корпусами.

Из-за серых облаков выглядывало солнце, ярко освещавшее лес и поле. На дальнем его конце работали трое больных, которые отсюда казались не больше горошин. Мицу с волнением разглядывала пейзаж, еще неделю назад вызывавший в ней тяжелое чувство. Она словно домой вернулась.

Седьмая запись Ёсиоки Цутому

В конце сентября следующего года, в один из воскресных дней, мы с Миура Марико поехали во дворец Мэйдзи. Погода была ясная, приятная. Проводился детский спортивный праздник: улицы заполняли школьники, повсюду слышался треск бенгальских огней.

Во дворце было многолюдно. Перед входом в церемониальный зал висела табличка с фамилиями десяти брачующихся пар. Среди них были и наши имена: Ёсиока Цутому и Миура Марико.

Мой старший брат и его жена, приехавшие из деревни на нашу свадьбу, помогли мне надеть смокинг, взятый по этому случаю напрокат. Нагасима, в знак старой дружбы принявший на себя обязанность встречать гостей, заглянув в передний зал, воскликнул:

– Ну и ну! Ты только посмотри, тут будто конвейер работает.

И действительно, словно по конвейеру, по коридору, ведущему в церемониальный зал, медленно плыли невесты с белой фатой на голове и женихи в черных смокингах.