Женщина с Андроса

Хризия быстро взяла себя в руки и успокоительно обратилась к гостям, в тревоге склонившимся к ней:

— Садитесь, друзья мои. Со мной все в порядке. — Она улыбнулась. — А сейчас я почитаю вам «Облака» Аристофана.

Но прошло еще некоторое время, перед тем как в зале зазвучал смех как заслуженная дань божественному таланту автора «Облаков».

*****

Бринос поднялся с рассветом, и уже через несколько часов утренние труды были окончены. Через несколько дней после описанных событий Памфилий, сделав на складе то, что велел отец, и не чувствуя настроения заниматься спортивными упражнениями, отправился на прогулку. Стояла ранняя весна. Сильный ветер гнал по небу облака, море покрылось белыми барашками. Порывы ветра трепали одежду и волосы Памфилия. Даже чаек порою внезапно срывало с места, и, распластав крылья, нахохленные, они с сердитыми криками взмывали в фиолетово-голубое небо. Памфилий был человеком серьезным и основательным, и никакое опьянение ветром и солнцем не могло прогнать тревогу, с какой мысли его сейчас обратились к Хризии и Филумене, а также к четырем членам его семьи. Он бродил посреди скал и ящериц и диких карликовых маслин, когда внимание его неожиданно оказалось привлечено к тому, что происходило на склоне холма, слева от него. Несколько городских мальчишек преследовали юную девушку. Та отступала вверх, пробираясь заброшенным садом и пренебрежительно отругиваясь от обидчиков. У тех злоба превратилась в ярость. Они разразились потоком брани и принялись швырять в девушку камнями, правда, мимо. Памфилий подошел к ним и жестом велел убираться. Девушка с пылающим лицом, прислонившись к дереву, недоверчиво следила за его приближением. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Наконец Памфилий проговорил:

— Ну и что все это значит?

— Это просто деревенские олухи, вот и все. Никого, кроме земляков со своего несчастного Бриноса, они в жизни не видели. — И от злости и обиды девушка безудержно и горько разрыдалась.

Памфилий дал ей выплакаться, а потом поинтересовался, куда она шла.

— Никуда. Просто вышла прогуляться, а они преследовали меня от самого города. У меня нет никакого дела. Мне некуда идти… Я ничего им не сделала. Просто вышла погулять, а они стали обзываться. Все никак не хотели отстать. Я тоже начала обзывать их по-всякому. Тогда они принялись швырять в меня чем попало.

— Мне казалось, я всех знаю на острове, — задумчиво проговорил Памфилий, — но тебя вижу впервые. Ты давно на Бриносе?

— Почти год, — ответила она и добавила невнятно: — Только я почти не выхожу из дома… и вообще…

— Не выходишь из дома?

— Ну да. — Девушка потеребила платье и грустно посмотрела на море.

— Тебе стоило бы познакомиться с кем-нибудь из местных, вместе бы и гуляли.

Она повернулась и посмотрела ему прямо в лицо:

— Я никого здесь не знаю. Я… я все время сижу дома. Мне не разрешают выходить на улицу, разве что вечером, когда я гуляю… ну, с Мизией. — Девушку продолжало трясти от рыданий, но она уже приводила себя в порядок: приглаживала волосы, поправляла платье. — Не понимаю, зачем им понадобилось швыряться камнями…

Памфилий молча и печально смотрел на нее. Наконец он встряхнулся и проговорил:

— Видишь тот большой валун? Почему бы тебе не присесть?

Девушка последовала за ним, все еще приглаживая волосы и вытирая глаза и щеки.

— У меня есть сестра примерно твоего возраста, — продолжал Памфилий. — Ты могла бы завязать знакомство с ней. Гуляли бы вдвоем, вот и перестала бы быть у нас чужой. Ее зовут Арго. Уверен, вы понравитесь друг дружке. Сестра сейчас шьет матери большую накидку и рада будет твоей помощи. И она бы, в свою очередь, могла помочь тебе. Ты умеешь шить?

— Да.

— Вот и прекрасно, — улыбнулся Памфилий.

И в эту минуту Глицерия поняла, что полюбила его — навсегда.

— Я, должно быть, знаком с твоим отцом? — вновь заговорил Памфилий.

— У меня нет отца. — Девушка робко посмотрела на него. — Я сестра женщины с Андроса.

— Ах, вот оно что, — протянул пораженный Памфилий. — Я хорошо знаю твою сестру.

— Да, — кивнула Глицерия. Ее ясные повлажневшие глаза обежали морскую рябь, скользящих в небе птиц. — Она не хочет, чтобы кто-нибудь знал, что я здесь. Целыми днями я либо сижу на чердаке, либо работаю во дворе. Только вечерами мне разрешают погулять с Мизией. Даже сейчас мне следовало быть дома, я просто нарушила обещание никуда не выходить. Она ушла на рынок, а я… Мне хотелось увидеть, как выглядят остров и море днем. И еще я хотела высмотреть вдали Андрос, мою родину. Но мальчишки погнались за мной, принялись швыряться камнями, и теперь мне уж никогда не выбраться на волю.

Тут она разрыдалась еще сильнее, Памфилий же только и повторял: «Н-да» и «Вот оно что». Наконец он спросил девушку, как ее зовут.

— Глицерия. Хризия давно ушла из дома. Я осталась жить там с братом, но он умер, и я осталась одна. Отправиться мне было некуда, и однажды она вернулась и взяла меня с собой. Вот и все.

— А больше братьев и сестер у тебя нет?

— Нет.

— А кто такая Мизия?

Она не гречанка. Родом из Александрии. Хризия подобрала ее. Все эти люди в доме… она просто подобрала их кого где. Она постоянно кого-нибудь подбирает. Мизия была рабыней в ткацком хозяйстве. Бывает, она рассказывает мне о тех временах.

Памфилий по-прежнему пристально смотрел на девушку. Она тоже, отведя свой неуловимый, ни на мгновение не застывающий на месте взгляд от моря, нацелилась на него своими огромными жадными глазами, ярко выделяющимися на бледном лице. Даже столь продолжительный взгляд уже не смущал ни его, ни ее.

— Хочешь, я попрошу Хризию позволить тебе гулять по острову днем? — предложил Памфилий.

Если ей этого не хочется, не надо переубеждать ее. Хризия знает, что правильно, что неправильно. — Девушка отвернулась и негромко, с печалью в голосе проговорила: — Но что будет со мной? Неужели я навсегда останусь взаперти? Мне уже пятнадцать. В мире полно чудес, много замечательных людей, вдруг я ничего этого не увижу? Я знаю, не следовало мне нарушать обещание, но годами жить, ни с кем не знакомясь, и только слышать, как люди изо дня в день проходят мимо дома, и смотреть им вслед… Ты считаешь, я неправильно поступила?

— Нет.

— Я никого не знаю. Никого не знаю.

— Ну… ну, ты познакомишься с моей сестрой. А это будет только начало, — сказал Памфилий, задумчиво и восхищенно прикасаясь к кончикам ее пальцев.

— Да.

— Все всегда начинается заново. Я твой друг. И сестра моя станет тебе подругой. А вскоре у тебя появится много-много друзей. Вот увидишь.

— Но что со мною будет через пять лет? И через десять? — прорыдала девушка, дико озираясь вокруг. — Не знаю. Я боюсь. Я несчастна. Все в мире счастливы, кроме меня.

Сплетенье рук как первый знак любви, которому уже не повториться в своей простоте, кажется взаимодействием двух воль, союзом, направленным против непонятного мира. Его ладонь соскользнула с волос девушки на плечо, она повернулась к нему, слегка приоткрыв губы, не сводя смущенного взгляда, и вдруг обняла его за шею. Срываясь с ее губ, в уши ему хлынул поток почти невразумительной речи:

— Да. Да. Да. Я не могу оставаться здесь вечно. Мне не следует никого знать. Мне не следует никого видеть.

— Она разрешит тебе видеть меня, — сказал он.

— Нет, — возразила Глицерия. — Но я сама приду. Я не должна просить у нее разрешения. Все равно не позволит. Она всегда знает, как лучше. А мальчишки пусть швыряются камнями. Если ты рядом, мне все равно. Как… как тебя зовут?

— Мое имя — Памфилий, Глицерия.

— А можно мне… можно тебя так называть?

Нет, не при этом свидании, и не при следующем, но на третий раз Природа перевела на свой язык то ласковое рукопожатие, которое поначалу было знаком союза воль, сострадания и восхищения.

Все эти события происходили ранней весной. А как-то поздним летом, в полдень, Хризия незаметно выскользнула из дома и поднялась на возвышающийся прямо за ним холм. Ей вдруг безумно захотелось побыть одной и подумать. Она смотрела на сверкающую поверхность моря. Ветер в тот день дул несильный, и, подгоняемые им, на берег одна за другой набегали волны, замирая с протяжным шепотом в песке либо несмело поднимаясь пенным шлейфом на скалы. Вдали резвилась, играя в свои бесконечные игры, большая стая дельфинов. Кое-где на водной глади образовывались удивительные бледно-голубые лужайки и дорожки. А где-то совсем далеко угадывались лиловые очертания ее любимого Андроса, от которого она глаз отвести не могла.