Женщина с большой буквы "Ж"

6. Как я снималась в кино

Кевин позвонил в шесть утра:

– У меня для тебя новость: сегодня ты снимаешься в кино.

– В роли кого?

– В роли одной женщины. Ты идеально подойдёшь.

Я насторожилась: последние два месяца Кевин снимал фильм про марсиан.

– Монстром быть не согласна.

– Да при чём тут монстры?! Тебя даже гримировать не придётся. Ну, почти.

– Э-э…

– Как хочешь. Только потом не жалуйся, что я тебя на съёмки не беру.

Съёмочный павильон – провода, рельсы, куски звездолётов и будуаров…

Кевин что есть сил орал на пришельцев:

– Марсиане, нах… Вам с такими рожами не Землю завоёвывать, а машины парковать! Вот ты, – Кевин подбежал к центральному уроду, – ты что, никогда на расстрел не ходил? Тебе сложно повстанцу по шее двинуть?!

Марсианин с ненавистью смотрел на него.

– Пусть он на тебе потренируется, – шепнула я режиссёру. – У него получится, вот увидишь.

Кевин сурово зыркнул на меня.

– Ладно, перерыв. Всех ненавижу. Уроды!

Бряцая оружием, уроды разошлись пить кофе. Костюмеры и гримёры поскакали следом – следить за доспехами и рогами.

– Какие у меня будут слова? – спросила я Кевина.

Тот устало листал сценарий.

– Никаких. Тебе надо просто полежать на столе.

– То есть?

– Ты будешь изображать павшую в боях.

– Я что, труп играю?!

– Ну да. Повстанцы будут целовать тебя в лоб и клясться отомстить.

– Ну как, нравится? – спросила гримёрша Стелла, специалист по огнестрельным ранениям и покойникам.

Из зеркала на меня смотрела бескровная рожа с тяжёлыми мешками под глазами.

– Блестяще! – сказал Кевин. – Натуральный мертвец.

– Перестань потеть!

– Я не могу, мне жарко!

– Стелла, попудри её! У тебя есть что-нибудь от пота?

– Тальк для ног.

– Шутники, нах… Будем до вечера снимать, пока не закончим сцену!

Сцена фиг знает какая, дубль фиг знает какой. Я мысленно сочиняю стихи:

Я лежу. Я не ржу.Я стараюсь не дышать.Вот известная звездаС автоматом на плечеНаклоняется ко мне.От звезды разит пивком.Звёзды любят алкоголь.И вообще теперь я знаю,Кто как пахнет и что ест.

– Это тяжёлая утрата для повстанческого движения. Уходят лучшие из лучших. Наш долг – отомстить. Наш долг – не сдаваться. Наш долг – каждый день вдохновляться героическим примером…

– Снято!

Кевин подошёл ко мне.

– Ну слава богу! Лежала – загляденье. Дай я тебя поцелую!

Не далась. Меня сегодня нацеловали на три года вперёд.

Сниматься в кино мне не понравилось… Хотя теперь у меня будут фотографии с собственных похорон – штатный фотограф всё заснял. Затребую с Кевина снимочек, вставлю в рамку и повешу над камином.

7. Про женскую грудь и цензуру

Не так давно по телевизору показали фильм, а там тётка с голой грудью. Вся страна развратилась на десять лет вперёд. Судебные иски, возмущённые звонки… Такая беда случилась, что просто не спастись.

Каждый пуританин в отдельности не видит в голой груди ничего зазорного: у кого своя есть, у кого – женина. Но стоит им собраться вместе – и всё, титькам бой. Причём никто не борется за то, чтобы грудь не показывали лично ему: он-то сам как-нибудь удержится от грехопадения. Этим борцам хочется, чтобы не смотрели другие.

Цензура (хоть по поводу груди, хоть по поводу политики) – это завуалированная мания величия: «Я огражу вас, убогих, от беды».

Вон в Северной Корее есть только внутренний интернет. И только один телеканал. Информация проходит жесточайшую проверку на соответствие идеям Чучхэ.

Вводить цензуру в стране – это в открытую признать свой народ дураком, который не в состоянии отличить хорошее от плохого. Если мы уверены в собственной правоте, то какой смысл скрывать от ближних неправильную точку зрения? Ведь любой здравомыслящий человек сможет разобраться, кто прав, а кто нет.

Правитель, устанавливающий цензуру, расписывается либо в собственной неправоте, либо в дебильности своей нации. Что, кстати, не мешает ему провозглашать её великой.

Нестыковочка выходит: великий народ, которому не разрешают принимать самостоятельные решения – как маленькому ребёнку или сумасшедшему.

8. Про моего гениального племянника

Мой племянник Джош говорит о себе так:

– Да, я гений. Это может подтвердить любой мало-мальски образованный человек.

Образованных людей на свете немного: его гёрлфрендша Сара и моя сестра Лёля.

О собственной одарённости Джош узнал в пять лет. Он нарисовал несколько улыбающихся пауков с ушами и заявил, что это коллективный портрет детсадовского руководства. Видимо, в отместку заведующая сказала, что рисунок гениален. Тем самым она испортила мальчику жизнь.

Все последующие годы Джош потратил на создание нового в искусстве.

– Ну скажи, о чём тебе говорит рембрандтовский «Портрет старика в красном»? – вопрошал меня племянник. – А мой «Запутавшийся старик» говорит о свободной любви и открытости.

«Старик» Джоша и вправду открыт всему миру: там, где порядочному человеку надлежит иметь трусы, у него имеется огромный хрен, завязанный узлом макраме.

– Хочешь, я продам тебе эту картину?

Это был первый и единственный раз, когда я купила его произведение: мне нужен был презент на День Святого Валентина. Хотела бывшему мужу подарить.

Джош осознал, что на мне можно делать деньги.

– Я принёс тебе ещё трёх стариков: «Старик на урановой шахте», «Кокетливый старик в костюме французской горничной» и «Старик, совсем-совсем обедневший».

– Джош, я занимаюсь литературой, а не живописью.

– А я к каждой картине написал по стиху. Вернее, по поэме. Я тебе завтра пришлю рукопись.

– Джош, иди, детка, на фиг.

Но мальчик недаром рос в нашей семье: ослиное упрямство и настойчивость – это у нас в крови.

– Тётя Мардж, ты же знаешь, что хорошо продаётся! Что ты хочешь, чтобы я написал? Фантастический роман? Что-нибудь про лесбиянок?

– Учебник по китайскому языку. Сейчас эта тема очень актуальна.

– А какой у меня будет гонорар?