Женщина со шрамом

Но Уэстхолл уже снова пробирался вперед по каменным плитам, опасно балансируя, пока не вышел к кромке прибоя. Там он остановился, силуэтом вырисовываясь на фоне горизонта. Взглянув друг на друга, Дэлглиш и Бентон двинулись к нему, осторожно перепрыгивая с одной омываемой прибоем плиты на другую. Уэстхолл не оборачивался. Море под испещренным звездами небом, низкие облака теперь приглушали сияние луны и звезд, казалось Дэлглишу безостановочно кипящим котлом грязной мыльной воды, которая вздымается пеной, заполняя расщелины между скалами. Прибой набегал мощно, и ему было видно, что брюки у Уэстхолла намокли, и как раз когда он встал рядом с ним, полногрудая волна неожиданно разбилась о ноги неподвижно стоявшего Маркуса, чуть не сбив их обоих со скалы. Дэлглиш подхватил его под руку, помогая удержаться на ногах, и проговорил тихо:

— Уйдем отсюда, ее здесь нет. Вы ничем не можете ей помочь.

Не промолвив ни слова, Уэстхолл позволил помочь ему перебраться через предательские сланцы, а потом поддался на мягкие уговоры сесть в машину.

Они проехали уже полпути к Манору, когда затрещало радио. Говорил К-Д Уоррен:

— Мы нашли машину, сэр. Она отъехала не дальше Бэготовой рощи, меньше чем полмили от Манора. Сейчас обыскиваем рощу, сэр.

— А машина открыта?

— Нет, сэр, заперта. И никаких признаков, что внутри что-то есть.

— Хорошо. Продолжайте. Я к вам присоединюсь.

Участвовать в таких поисках ему вовсе не хотелось. Раз она припарковала машину и не воспользовалась выхлопными газами, чтобы покончить с собой, то скорее всего речь могла идти о повешении. Повешение всегда его ужасало, и не только потому, что долгое время это был основной вид казни в Британии. Как бы милосердно эта казнь ни осуществлялась, всегда было что-то особенно унизительное и бесчеловечное в том, что человек вздергивает на виселицу другое человеческое существо. Он почти не сомневался, что Кэндаси Уэстхолл покончила с собой, но — Господи, прошу Тебя! — только не таким образом… Не оборачиваясь, он сказал Уэстхоллу:

— Дорсетская полиция нашла машину вашей сестры. Ее в машине нет. Я отвезу вас в Манор. Вам нужно обсушиться и переодеться. Теперь вам остается только ждать. Нет совершенно никакого смысла предпринимать что-то еще.

Ответа не последовало, но, когда им открыли ворота и они подъехали к главному входу, Уэстхолл позволил Бентону проводить себя в дом и передать в руки поджидавшей его Летти Френшам. Он пошел за ней, как послушный ребенок. Она отвела его в библиотеку, где у пылающего камина уже согревалась куча одеял и коврик, сбоку от камина стояло глубокое кресло, а на столике рядом с ним — виски и бренди. Летти сказала:

— Я думаю, вам станет лучше, если выпьете немного приготовленного Дином бульона. Он уже готов. А теперь снимайте-ка пиджак и брюки и завернитесь в одеяла. Сейчас я принесу ваши тапочки и халат.

Он тупо ответил:

— Они где-то там, в спальне.

— Я их найду.

Безропотно, как ребенок, он сделал все, как ему было сказано. Брюки, словно куча тряпок, испускали пар, валяясь перед камином, в котором плясали языки пламени.

Маркус откинулся в кресле, чувствуя себя как человек, очнувшийся от наркоза и, к своему удивлению, обнаруживший, что способен двигаться, пытающийся примириться с тем, что он жив, однако стремящийся снова погрузиться в бессознательность, потому что тогда станет неощутима боль. Но он, по-видимому, заснул в кресле на несколько минут. Открыв глаза, он увидел рядом Летти. Она помогла ему влезть в халат и надеть тапочки. Перед ним возникла кружка с бульоном, горячим и очень крепким. Маркус обнаружил, что способен его выпить, но единственное, что он ощутил, был вкус хереса.

Через некоторое время — она все сидела с ним рядом в полном молчании — он сказал:

— Мне нужно вам что-то рассказать. Мне придется рассказать это Дэлглишу, но мне нужно высказать это сейчас. Необходимо сказать вам.

Маркус посмотрел ей в глаза и увидел в них настороженность, зарождающееся беспокойство по поводу того, что она может сейчас услышать. Он сказал:

— Я ничего не знаю об убийстве Роды Грэдвин, ничего — об убийстве Робина Бойтона. Дело не в этом. Но я солгал полицейским. Я не задержался тогда у Гринфилдов — я уехал к другу, к Эрику. У него квартира рядом с больницей Святой Анджелы, где он работает. Мне хотелось сообщить ему новость, что я еду работать в Африку. Я знал — это его расстроит, но должен был постараться сделать все, чтобы он меня понял.

— И он понял? — тихо спросила Летти.

— Нет, по-настоящему — не понял. Я все сам испортил, как это всегда со мной бывает.

Летти коснулась его руки:

— Я бы на вашем месте не стала тревожить полицейских этим сообщением, если только вы не чувствуете, что вам это необходимо или если вас не спросят. Сейчас это им уже не важно.

— Это важно мне.

Оба молчали. Потом Маркус сказал:

— А сейчас, пожалуйста, оставьте меня. Со мной уже все в порядке. Честное слово, в порядке. Мне надо побыть одному. Только дайте мне знать, когда ее найдут.

Он мог быть вполне уверен, что именно Летти способна понять, как ему необходимо, чтобы его оставили в покое, знал, что она не станет спорить. Она сказала только:

— Я приверну лампы. — Потом положила подушку на табуретку. — Откиньтесь на спинку кресла и положите ноги на подушку. Я вернусь через час. Постарайтесь поспать. — И она ушла.

Однако у него не было намерения спать. Со сном нужно было бороться. Существует лишь одно место, где ему следует находиться, если он не хочет сойти с ума. Ему надо подумать. Попытаться понять. Принять то, что — как подсказывает ему собственный разум — оказалось правдой. Ему следует быть там, где он может найти более глубокий покой и большую мудрость, чем среди этих мертвых книг и пустоглазых бюстов.

Он тихо вышел из библиотеки, закрыв за собой дверь, прошел через Большой зал, сейчас погруженный в темноту, в дальнюю часть дома, мимо кухни, к боковой двери и вышел в сад. Он не ощущал ни резкого ветра, ни холода. Миновав старые конюшни, он прошел через регулярный сад и подошел к сложенной из камня часовне.

Когда он приблизился к часовне в занимающемся свете зари, он увидел на камнях перед дверью какую-то темную тень. Что-то было там пролито, что-то такое, чего там не должно было быть. Сбитый с толку, он опустился на колени и дрожащими пальцами потрогал это липкое что-то. Тогда он почувствовал запах и, подняв руки, увидел, что они покрыты кровью. Он подполз вперед на коленях и усилием воли заставил себя встать. Ему удалось поднять защелку. Но дверь оказалась заперта изнутри на засов. И тогда он понял. Он бился о дверь, рыдая, выкрикивая ее имя, пока силы его не оставили, и он снова опустился на колени, прижав окровавленные ладони к неподдающейся дубовой двери.

Там, двадцать минут спустя, поисковики и нашли Маркуса, все еще стоящего на коленях в крови его сестры.

6

И Кейт, и Бентон пробыли на дежурстве более четырнадцати часов, и, когда труп Кэндаси Уэстхолл наконец увезли, Дэлглиш приказал им отдохнуть два часа, поужинать пораньше и явиться к нему в Старый полицейский коттедж в восемь часов. Ни тот, ни другая в эти два часа так и не смогли заснуть. В постепенно темнеющей комнате, с окном, открытым в угасающий свет дня, Бентон неподвижно лежал, не в силах расслабиться, будто напряженные нервы и мускулы были каждую секунду готовы включиться в действие. Часы, прошедшие с того момента, когда их вызвал Дэлглиш и они впервые увидели пламя и услышали крики Шарон, теперь казались вечностью, в которой бесконечно долгое ожидание патологоанатома, фотографа, фургона-перевозки перемежалось моментами, запомнившимися так четко, будто они, словно слайды на экране, один за другим высвечивались у него в мозгу: мягкая бережность, с какой Чандлер-Пауэлл и сестра Холланд буквально переносили Шарон через каменную ограду и, поддерживая с обеих сторон, вели ее по липовой аллее; Маркус, одиноко стоящий на черной сланцевой плите, вглядываясь в серое, неустанно пульсирующее море; фотограф, мелкими шажками семенящий вокруг трупа, чтобы не наступить на кровь; хруст суставов, когда доктор Гленистер ломала мертвые пальцы один за другим, чтобы вынуть кассету, зажатую в руке Кэндаси Уэстхолл. Бентон лежал в постели, не сознавая усталости, чувствуя лишь боль в верхней части руки и плече, разбитых, когда он в последний раз бросился вышибать дверь часовни.

Вместе с Дэлглишем, упершись плечами, они пытались выдавить дубовую дверь, но засов не поддавался. Тогда Дэлглиш сказал:

— Мы с вами только мешаем друг другу. Попробуйте вы, Бентон, — с разбегу.

Он попробовал, не торопясь, выбрав направление так, чтобы не наступить на кровь. Отошел ярдов на пятнадцать. Первая попытка сотрясла дверь. На третий раз дверь распахнулась, прямо за ней лежал труп. Бентон сделал шаг в сторону, давая Дэлглишу и Кейт войти первыми.

Кэндаси Уэстхолл лежала, сжавшись в комочек, словно спящий ребенок, у правой руки валялся нож. На запястье был только один надрез, но глубокая рана зияла, точно раскрытый рот. В левой руке была зажата кассета.