Женщина, стоящая посреди

— Давайте погуляем немного. Куда же вы так спешите! — сказал Арсеньев и чуть-чуть прижал ее руку, тепло которой чувствовалось даже сквозь рукав пальто.

— Как хотите, — нерешительно ответила Нина.

— Мне бы хотелось поговорить с вами, — продолжал он мягко и осторожно, — в нашей встрече вышло что-то нехорошее, и мне не хотелось бы, чтобы мы расстались под таким впечатлением…

Нина промолчала.

— Скажите, — снова начал Арсеньев, — вы очень разочаровались, когда увидели меня?..

Девушка смутилась, но почему-то не могла солгать.

— Да… по вашим книгам я представляла вас совсем не таким…

Арсеньева покоробило.

— А каким же?

Нина ничего не могла ответить и сказала, как давеча:

— Так, не таким…

Арсеньев пристально взглянул на нее.

— Ну да… Все так говорят. Вы ожидали встретить какое-то необыкновенное существо, а встретили самого обыкновенного человека.

— Обыкновенного? — невольно переспросила Нина.

Именно это и было больно и оскорбительно ей.

Арсеньев понял, но вместо того, чтобы отрицать это, смело повторил:

— Конечно, обыкновенного! Нина чуть-чуть пожала плечом.

— Ведь под словом «необыкновенный» вы подразумеваете и в самом деле нечто такое, чего и на свете не бывает. А писатель прежде всего человек. Он так же живет, так же скучает, любит, страдает, так же ищет радости и развлечения, как и все… Быть может, он тоньше чувствует, чем другие, но это только дает ему больше желаний и большую неудовлетворенность!..

Арсеньев долго говорил о том, что такое писатель. Близость красивой девушки и с каждой минутой нетерпеливо возрастающее желание ее близости делали голос его горячим и проникновенным, слова красивыми и значительными. Арсеньев сам увлекся, и ему казалось, что никогда не говорил он так хорошо, хотя то же самое и не раз ему уже приходилось испытывать и с другими женщинами.

В словах его не было никакой сознательной лжи, да Арсеньев и не любил лгать. Он всегда гордился тем, что может быть искренним до полной беспощадности к самому себе. Но теперь им владело одно желание, и потому все, что он говорил, имело цель только показать ей, какой он и на самом деле необыкновенный человек и какое счастье для каждой женщины принадлежать именно ему.

Никто не попадался им навстречу. Месяц светил таинственно и точно украдкой. Позади глухо гудела большая улица, а здесь, в пустынном переулке, звонко раздавались только их медленные шаги.

Нина слушала молча. Без этого наглого актера, без глупой Кати, среди тонкой тишины весеннего вечера, Арсеньев казался ей совсем другим. В его словах она узнавала знакомые по его книгам мысли, образы и выражения, и в этом было что-то неожиданно волнующее. Она всегда любила читать и о многих писателях говорила, как о любимых, но ей никогда в голову не приходило представить их себе живыми, близкими людьми. То, что говорил ей Арсеньев, было ново и ярко. Целый мир, необыкновенно красочный и полный такими переживаниями, о которых даже и не подозревали в том кругу, где жила она, открывался Нине, и ей было завидно и казалось, что величайшее счастье — жить в этом мире, среди этих необыкновенных, замечательных людей!

Арсеньев говорил, и Нина слушала, стараясь не проронить слова. Так они дошли до конца переулка, давно пройдя ее дом, и повернули обратно.

— Вас оскорбило то, — говорил Арсеньев, — что я пришел по вашему зову, как на какое-нибудь пошлое приключение, но ведь я же не знал вас! На вашем месте могла быть женщина, не стоящая большего!..

— Зачем же вы тогда пришли?.. Неужели вам все равно?..

Нина не кончила, смутившись своей мысли. Арсеньев пристально посмотрел на нее и сказал:

— Да, все равно!..

Нина чуть-чуть отодвинулась, но Арсеньев силой придержал ее руку.

— Видите ли, Нина Сергеевна… — И вдруг перебил самого себя:

— Позвольте мне называть вас просто Нина. Вы еще так молоды, что тяжеловесное отчество как-то не идет с языка…

— Как хотите… — пробормотала ошеломленная Нина.

— Видите ли, Нина… Мы только что говорили о том, что у писателя должна быть большая душа… Но ведь под этим словом нельзя понимать, что эта душа преисполнена всяческой добродетели. Большая душа- это душа огромного диапазона, совмещающая все. От крайней мерзости до высшей красоты. Только человек с такой душой может охватить жизнь во всем ее многообразии… В этом сила и искренность писателя, но в этом и несчастье его личной жизни… Душа его всегда расколота, раздвоена… Никто лучше меня не знает, как пошло и грязно то любовное приключение, которое я ожидал встретить сегодня, но и ни у кого не может быть такого острого любопытства и жажды испытать все… Да, я думал, что это будет встреча с какой-нибудь похотливой барынькой, чувственность которой щекочет возможность принадлежать человеку с громким именем… Но если бы это было и еще! гаже, я все равно пошел бы. Человеку заурядному, с одной маленькой, ограниченной душой, хочется вознестись на высоту, такому же, как я, хочется иногда упасть в такую бездну, из которой неба не видать… Бывают моменты, когда мне хочется быть таким, чтобы самому преклоняться перед красотой своего подвига, но бывает время, когда хочется и презирать себя… В этом есть свое острое, болезненное наслаждение.

— Но ведь это же ужасно!.. — наивно и искренно возмутилась Нина.

— Может быть, — согласился Арсеньев, красиво наклоняя голову, — я всегда гордился тем, что могу быть искренним до конца… Правда, я могу и лгать, но бывают моменты, когда лгать нельзя… Я скажу вам, что, когда я увидел вас, я понял, что вы не та, которую я думал встретить, меня охватила самая искренняя глубокая нежность к вам за вашу молодость и чистоту… И в то же время чем больше растет эта нежность, тем больше хочется мне отнять эту чистоту у вас…

Нина низко опустила голову, растерянная, не находящая слов для ответа.

— Я исковерканный, злой человек… — продолжал Арсеньев вздрагивающим голосом, — быть может, я готов плакать от нежности и жалости к вам, но я готов и на последнюю подлость, чтобы вы полюбили меня и принадлежали мне…

Голос у него вздрагивал, когда он спросил:

— А возможно это?.. Нина?.. Нет?..

— Я не знаю… Зачем вы говорите так?.. — прошептала Нина в смутном страхе.

— Затем, что я не хочу вас обманывать!.. Или вы хотите, чтобы я лгал?..

— Нет…

— Я говорю то, что есть!.. Я прекрасно знаю, что это невозможно, что вы не только не любите меня, но даже и не знаете, а между тем я все бы отдал сейчас только за то, чтобы поцеловать вас…

Нина была как пьяная. Все это налетело так неожиданно. Ей было странно и дико, хотелось вырвать свою руку, оскорбиться и уйти. Но она не могла этого сделать.

Время шло, и месяц уже до половины скрылся за черной крышей большого темного дома, а они все ходили взад и вперед, и Нина не замечала этого. Они уже не говорили о литературе, о том, что такое писатель, что такое жизнь и душа. Неуклонно и жестоко Арсеньев вел к цели, представление о которой жгло его. Девушка пыталась уклониться, пыталась говорить о другом, но Арсеньев настойчиво возвращался к тому же. Голос у него был уже другой, такой же жадный, срывающийся и жестокий, какой Нина уже слышала раньше. Голова у нее горела, девушка была беспомощна и безвольна.

Временами маленькая гордость овладевала ею. Она вспоминала, что так настойчиво домогается ее ласки не кто другой, как знаменитый писатель, человек необыкновенный и талантливый. Тогда становилось легче и хотелось продолжения. Робкая, наивная мысль о настоящей любви с его стороны, о постоянной жизни вместе смутно мелькала в душе. И тогда Нина вспоминала о Высоцком, о Лугановиче, и ей становилось горько и досадно, что свои первые чувства, свой первый стыд она отдала таким ничтожествам.

— Милая Ниночка, — с невыразимой нежностью и лаской говорил Арсеньев, — какая у вас нежная и милая душа, как преданно и нежно вы можете полюбить, должно быть!..