Женщина в доме

Мне надо было обрести покой.

Я не заметил, как Серафим достал бутылку самогона, открыл и налил нам обоим. Я не заметил, как выпил свой стакан. Или, может, два.

Не заметил, что рассказываю все вслух - ему.

– А что произошло с Илзе?
– спросил он.

– Она... Она была не то. У нас ничего не могло получиться, - ответил я.
– Так который же из снимков? Говори.
– Серафим внимательно смотрел на меня.
– Ну, который?

– Это тебе не поможет.

– Все равно, - сказал я.
– Слушай, старик, я тебе плачу. Так?

Серафим ухмыльнулся:

– Сколько?

– Двадцать пять.

Серафим только покривился сильнее.

– Пятьдесят, - сказал я.

– За любимую женщину - мало, - сказал Серафим, - даже за ее фотографию мало.

– Стольник, гнида!
– озверел я.

– Хорошо, - вздохнул Серафим.
– Но при одном условии. Вторую оставишь мне.

Я согласился.

Серафим медленно потянулся за фотографиями. Взял. Еще раз взглянул на них. Затем выбрал одну, поднялся, подошел к печи, взял спички и поджег. Фотография горела долго, синеватым пламенем. Я сам не заметил, как вскочил.

– Сиди, - сказал Серафим.
– Та фотография, что на столе, - на ней женщина.

Я взял ее двумя пальцами дрожащей руки. Бережно, аккуратно.

Вот она. Она. Заключена в этом доме навеки. Моя.

Я швырнул на стол красную сотню и, не попрощавшись, вышел на улицу.

От выпитого самогона было удивительно радостно и ясно в голове, только в ногах чувствовалась легкая слабость.

На другом конце деревни виднелся силуэт церкви с православным крестом. В доме батюшки горел свет. Быть может, он читал Священное Писание.

В небе светила полная луна, и деревья отбрасывали на дорогу черные тени.

Я сел в машину.

Посмотрел в зеркало заднего вида.

В доме Серафима свет уже не горел.

Я знал, что он там, внутри, он и его собака.

Я поставил на скорость, отпустил сцепление и выжал газ.

Прошлое осталось позади, время вновь превратилось в вектор.

Лишь на полпути к Риге я вдруг сообразил, что Серафим мог сжечь и не ту фотографию. Только этого я уже никогда не узнаю.