Женщина в волновых уравнениях Шрёдингера

–  Что такое постдокторат?

–  Мой докторат закончится после защиты диссертации, - со вздохом объяснил ей Джон.
– И тогда начнется постдокторат, ну а я стану постдоком. Как постдоку мне дадут исследовательскую работу в каком-нибудь месте, где я должен на практике доказать свою квалификацию. Это может продлиться два или три года, а бывает, и больше. Все постдоки тянут свою лямку как полноценные ученые, но платят им как студентам-выпускникам на учебной практике. Свое первое самостоятельное исследование я просто обязан провести в качестве постдока, а иначе… Тогда мне никогда не удастся завоевать действительно перспективное положение в науке. Собственно, это все.

–  О!
– произнесла Хайди наконец, глядя на Джона с мягкой симпатией. Потом она порывисто потянулась к нему через стол и нежно переплела со своими его нервные пальцы.
– Мне правда очень жаль, - сказала она.

6.

В пятницу Хайди Эгрет позвонила Джону на мобильник. Звонок застиг его в пути, когда он гнал свой ржавый драндулет из Менло-парка к ее студии в Беркли. «Не приезжай, - сказала она ему озабоченно.
– Вышло так, что я вынуждена шляться по всяким выставкам и галереям целый уик-энд, представляешь?»

Так что Джон развернулся и печально поехал домой, к своей диссертации. Если честно, он совсем не рвался вступить с ней в схватку лицом к лицу. Поэтому решил, что лучше постучаться к Эми и одолжить у нее книжку про Шрёдингера, однако когда он завернул на парковочный пятачок, то узрел рядом с ее скромной малолитражкой на законном месте его собственной машины роскошный, вызывающе красный спортивный автомобиль.

Так что Джон Артопулос уныло припарковался на краю чахлой лужайки, заглянул в беззаботно открытый всем ветрам салон «альфа-ромео» с его натуральной кожей и полированным красным деревом, прислушался к шумной рок-музыке из окон Эми Беллаква и поплелся к себе на второй этаж. Единственное, о чем Джон мечтал в данный момент, так это о симпатичной грозовой тучке, которая прилетит и прольется бурным дождем непосредственно над самодовольным «альфа-ромео».

Около полуночи он разогрел в микроволновке три куска замороженной пиццы и жадно съел. Это был его обед, после чего Джон вернулся к рабочему столу и еще через пару часов бесславно заснул над своими уравнениями. Утром в субботу он убедился, что проклятый «альфа-ромео» все еще на месте. К счастью, тот уже улетучился, когда Джон вышел из дома, чтобы отправиться на SLAC, и на душе у него слегка полегчало. Он сел за руль, доехал до своей одноместной кабинки и проработал там пятнадцать часов кряду.

Воскресным утром он изрядно проторчал под горячим душем. Затем немного понаблюдал из кухонного окна, как две машины, его и малолитражка Эми, мирно стоят на парковке рядышком, бок о бок. Потом вышел из дома, уселся в свой драндулет и доехал до торгового центра, где купил себе толстую воскресную газету. Потом он еще вяло поездил туда-сюда, вдруг без всякой причины заторопился домой, и в итоге все закончилось тем, что Джон Артопулос постучалсяя в дверь Эми Беллаква и спросил, не против ли она, чтобы где-нибудь вместе позавтракать или пополдничать.

Ее лицо сразу просветлело.

–  Заходи, я что-нибудь для нас приготовлю, - сказала она.
– Вообще-то я надеялась, что ты заглянешь.

Жилище Эми буквально ошеломило Джона. Более всего ее квартирка напоминала не его собственную, а зеленый садовый лабиринт или даже джунгли весной. Ящики, горшки и горшочки с разнообразными диковинными цветами в изобилии загромождали все подоконники, другие пышно цветущие растения разрослись в разнокалиберных корзинках, подвешенных к потолку, на полу расположились низкие вазоны с яркой сочной зеленью и лотки с бледно-зелеными побегами, а посреди всего этого радостного и неукротимого растительного буйства таинственно поблескивали и мерцали великолепные мозаичные поверхности низких журнальных столиков, расставленных тут и там.

В ошеломлении Джон не сразу заметил мозаичные фигурки, благосклонно взирающие на него со стен, и заслуженный рабочий верстак с миниатюрными пилками, пинцетами, тисочками, надфилями, шлифовальными камнями и прочим, а еще на этом верстаке стояли маленькие подносики с кучками крошечных прозрачных цветных кубиков, сверкающих как драгоценные камни, каждая кучка своего особого оттенка.

–  Боже мой, какая красота… - пролепетал он, объединяя неопределенным мановением руки все цветущие растения, травы и мозаики в одно целое.
– Это изумительно! Потрясающе! Чудесно! Никогда ничего подобного не видел…

–  Спасибо, - скромно сказала Эми.
– Ты любишь горячие вафли? Или, может быть, блинчики? Или омлет с гренками? Или что?

–  Те столики, - наконец промолвил он, - ты тогда еще отвезла их на рынок…

–  А, это любительская работа! Я сделала их давно, когда еще училась в Современных искусствах… Ты наверняка даже не слышал про эту школу, - усмехнулась она.
– В общем, я хранила их по сентиментальным соображениям, но теперь у меня туговато со свободным местом.

–  Я бы с удовольствием поел блинов, - сказал Джон.

Они пополдничали на кухне. Джон накрыл стол, аккуратно нарезал дольками канталупу и читал ей вслух новости из толстой газеты, пока Эми разводила муку и выпекала жидкое тесто на сковородке. Когда они съели по парочке блинов, Джон спросил у Эми, отчего она не сказала ему, что серьезно занимается искусством.

–  Потому что я работаю в ресторане официанткой полную неделю. Иногда сверхурочно, - объяснила она.
– А поделками занимаюсь, лишь когда находится свободное время. Правда, мои работы несколько раз выставляли в неплохих галереях, из тех, что поблизости. Я люблю красивые вещи, мне очень нравится их делать, вот и все… Но хотелось бы, конечно, заниматься этим делом не урывками…

Они говорили и говорили, пока блинчики не закончились, и продолжали говорить, когда Эми мыла посуду, а Джон ее вытирал, и они еще долго говорили и говорили на кухне, пока их внезапно не осенила мысль поехать за город на малолитражке Эми, просто так, покататься где-нибудь. Они поехали, и Джон рассказал ей про свою диссертацию и об уравнениях, не вполне еще понятных, которые ему как-то удалось состряпать, когда он поставил свой gedanken Experiment.

–  Что такое gedanken?
– спросила Эми у Джона.

–  Мысленный, а иначе говоря, нереальный, - объяснил ей Джон.
– Это когда ты придумываешь какой-нибудь эксперимент, но в действительности ничего такого вовсе не делаешь. Ты просто представляешь весь ход эксперимента, вычисляешь в уме все его возможные результаты, и тогда дело закончено. Но… вот какая штука, - добавил он, слегка помедлив.
– Знаешь, мне все больше и больше начинает казаться, что мои новые уравнения не имеют отношения к физической реальности… К настоящей физической реальности, я имею в виду.