Женщина-зима

Ирма никак не отреагировала на прогнозы гостьи. Она опустила голову и довольно сухо спросила:

— У вас ко мне дело, Полина Петровна? А то мне нужно свекрови помочь.

— Дело, — согласилась Полина, с большим интересом и беспокойством наблюдая за Ирмой. — Но теперь уж и не знаю, захочешь ли ты мне помочь…

— Почему же вы сомневаетесь? Я что — так изменилась?

— Изменилась, — подтвердила Полина. — Только в чем эти изменения, я пока не поняла. Не хочу тебе в душу лезть, только один вопрос задам: ты больше не хочешь в нашем театре играть?

— Ах это… Почему же не хочу? Хочу. Только некогда мне. У меня теперь ребенок, забот полно…

Неубедительно говорила Ирма, и Полина возразила:

— У нас почти все с детьми.

— Я, наверное) не такая расторопная, как другие. Ничего не успеваю, — уклончиво ответила Ирма.

— А мы новую пьесу читали по ролям. «Грозу» Островского. Скоро фестиваль…

Ирма посмотрела на Полину странными глазами. Будто та соль ей на рану сыпала.

— Значит, не придешь?

Ирма отвернулась и покачала головой.

— А вот твой муж уверял меня, что ты придешь, не откажешь мне.

Ирма вскинула на Полину глаза, полные удивления.

— Павел?!

— Ну, если у тебя другой муж есть…

Нет, все-таки глаза — зеркало души. Правильно классик сказал. Все в глазах Ирмы, что до того усердно пряталось, вылезло наружу. Особенно эта нежданная, нечаянная радость. Она словно хотела и не могла поверить в то, что сказала Полина.

— Полиночка Петровна, ой! Правда? А какая у меня роль? А в библиотеке есть еще Островский?

Вот теперь Полина видела настоящую Ирму. Ту, которую знала много лет. Ту, которая Снегурочкой была у них в клубе на Новый год много лет подряд, пока не забеременела.

— Я тебе пьесу принесла, — обрадовала ее Полина. — Почитай роль Катерины.

— Катерины! Вы не шутите? — Ирма выхватила пьесу, словно тотчас же собиралась засесть за нее.

— В среду репетиция, в семь. Не опаздывай.

— Ага…

Полина покидала «термитник» Гуськовых, мягко говоря, озадаченная. Но долго думать о Гуськовых не пришлось — нужно было зайти еще к двум больным, а потом навестить отца. Тот ждал дочку каждый день и, если она не успевала зайти или что-то ей мешало, приходил сам. Так было заведено.

Полкан заюлил, запрыгал на цепи, увидев хозяйку. Полина потрепала пса по загривку. Заметила — у отца на крыльце свежая ступенька. Так и ищет, что бы обновить. Кругом у отца порядок, чистота. Лучше, чем при матери. А той уж три года как нет. До того как умереть, мать несколько лет парализованная лежала, а ухаживал за ней отец. Один. Дочери только помогали по возможности. Он говорил им: «Это мой крест. Она со мной намучилась, моя теперь очередь…»

И то слово — намучилась. Что правда, то правда. Сколько лет он пил беспробудно? В своем детстве Полина и не помнит трезвого отца. Но сумел завязать с этим делом. Как ему это удалось, для Полины так и осталось секретом.

Полина нашла отца в мастерской, устроенной в сарае. Он орудовал рубанком. У ног высилась гора сосновых стружек. Отец мастерил оконные рамы. В углу мастерской торчком стоял новый сосновый гроб.

— Нюра, соседка заказала, — кивнул он на свою работу. — Как дела?

— Все в порядке. Пап, ты бы прикрыл его чем-нибудь, — Полина показала глазами на отцову домовину.

— А чего стесняться? Все там будем.

Полина вышла из мастерской. С тех пор как похоронила Николая, не выносила запаха свежей сосны.

Направилась в дом, отец вышел из сарая следом за ней.

— Любава приезжала, — моя руки под рукомойником, бросил отец. — Что ж не зашла?

— Что ты обедал, пап?

— Щи вчерашние оставались. Винегрет настругал. Будешь?

— Спасибо, пап, не хочу.

— Так что у Любавы? Не все в порядке, что ль? Чего молчишь-то? Или с Танюшкой не так?

— С Танюшкой все в порядке.

— Да говори уж, что там. Все равно ведь узнаю. Не свои, так чужие скажут. Ну?

— Семен у нее загулял. Ушел к Сизовой, их продавщице.

— Эх! — Отец крякнул, взмахнул рукой, с горечью головой покачал. Он ничего не скажет, но теперь будет думать о старшей дочери, переживать.

На кухне отец загремел посудой. Полина выложила на стол гостинцы — пачку чая, лимон, печенье.

— Как Любава? — после паузы спросил он.

— Держится. Любава у нас молодец, ты же знаешь.

— И пусть не киснет! Подумаешь… Павлин! Если что, пусть скажет, я помогу…

Отец хорохорился. Полина копошилась в кухне, искоса наблюдая за отцом. В мыслях он бы — весь мир дочкам. А что он может? Да и кто может?

— Пап, — остановила его Полина, ругая себя за то, что так, без подготовки, вывалила на него эту новость. — Ты, главное, живи, пап. Ты не болей… — И почувствовала, что дрожит голос.

— А чё мне сделается? У меня режим, — стал заверять отец. — Я утром работаю — то в мастерской, то за скотиной, то снег чищу. А как же! А после обеда отдыхаю час. Это мне отдай! Потом — опять на воздухе. Ты за меня не переживай, дочка. Я еще побегаю…

Во дворе залаял Полкан, но не слишком уверенно, больше для порядка. Затопали чьи-то валенки на крыльце.

— Михалыч! Ты дома?

Соседка распахнула дверь, ввалилась в кухню — запыхавшаяся, как с пожара, валенки на босу ногу, голова без платка.

— Что стряслось, теть Нюр? — спросила Полина, хотя и так поняла: дядя Саня снова буянит.

— Михалыч! Ради Бога, пойдем к нам! Не знаю, что со своим делать.

— А что такое?

— Так ведь полон дом оленей у нас! Полон дом оленей, Михалыч!

— Оленей?

— Нуда! Неси, говорит, Нюра, ружье, оленей будем стрелять. У них, говорит, рога дорогие. И выгоняет их из избы-то, а они будто и не идут!

— Ты сядь, теть Нюр. — Полина подставила соседке табуретку. — Что он пил?

— Да я разве ж услежу? — горестно всплеснула руками соседка. — Может, самогон, а может, денатурку какую… Пойдем, Михалыч?

— Нет, Нюр. Я с оленями дела не имел никогда. С чертями — еще куда ни шло, а с оленями…

— Пап!

— Иду, иду…

Пришлось позвать еще двоих мужиков. Дядя Саня в одних трусах скакал по избе и отмахивался от «оленей».

— Дайте ружье, мужики! — умолял он, пока его пытались связать.