Женщины его жизни
Шрифт:
В голосе старого барона слышались воспоминания, пробуждаемые звуками органа, мозаичной росписью собора, осознанием великой перемены, на пороге которой стояла его дочь, но прежде всего подвенечным нарядом работы Уорта с изумрудной брошью. После перерыва в девятнадцать лет повторялся неизменный, освященный веками ритуал. Но со дня смерти его жены Клары в доме барона Монреале не было разговора о женитьбе; хотя возможность сделать подходящую партию представлялась бесчисленное множество раз, он и слышать об этом не хотел. Продолжить традицию предстояло Аннализе, которая в своем великолепном подвенечном платье была поразительно
Девушка выслушала наставление епископа и ответила «да» на вопрос, соединявший ее на всю жизнь с этим военным, напоминавшим голливудского киногероя. Она произнесла свое «да» с подобающим случаю достоинством, не сводя глаз с византийского лика Христа, напоминавшего ей воинственное лицо древнего норманнского рыцаря.
Восьмицилиндровый сливочного цвета «Мерседес-700» 1930 года выпуска с откидным верхом возглавил кортеж роскошных автомобилей – тут были и «Роллс-Ройс», и «Престон-Таккер», и «Ланчия», и «Изотта-Фраскини», – направлявшийся в Монделло, местечко, неподалеку от которого, в окружении апельсиновых садов, была расположена вилла Сан-Лоренцо, шедевр неоклассического стиля, к счастью, не поврежденный войной.
– Трилистник, сарацинская башня и красавица жена, – сказал Филип Аннализе, сидевшей рядом с ним в машине, указывая на вытисненный на темной коже сидений великолепного автомобиля, украшенного гирляндами флердоранжа, герб баронов Монреале.
– Фил… Дорогой… – Она была тронута изъявлениями нежности со стороны человека, обычно скупого на слова и комплименты.
– Каждый раз в твоей улыбке я вижу новый рассвет, – продолжал Филип.
Аннализа не сумела подавить рыданий.
– Ты не должен так говорить, – умоляюще произнесла она, понимая, что не заслуживает этих слов. Сердце ее было далеко, ей хотелось бы, чтобы другой находился сейчас рядом с ней, тот, желанный, с его непомерной силой и угрюмой синевой чистых и добрых глаз, тот, которого она полюбила.
– Я люблю тебя, – сказал Филип.
Аннализа запечатлела горячий поцелуй благодарности на его руке.
– Позволь мне выйти, Фил, – сказала она, когда лакей распахнул дверцу машины.
С моря дул легкий, почти весенний бриз. Друзья и родственники окружили молодоженов, осыпая их улыбками и поздравлениями. На парадной лестнице виллы выстроились слуги в зеленых с золотым позументом ливреях, надетых по случаю торжественного события. Светило нежаркое ноябрьское солнце, теплый воздух, напоенный запахами моря и апельсиновых рощ, наполнился веселым праздничным гомоном.
Вдруг раздались мощные, пронзительные автомобильные гудки, принадлежавшие, казалось, многотонному тягачу. И в самом деле из-за поворота, скрытого апельсиновыми посадками, показался огромный грузовик, продвигавшийся с вошедшей в поговорку грацией того самого слона в посудной лавке. Нелепое явление нарушило безупречно подготовленный ход праздника. Аннализа стала смущенно и растерянно озираться, только Филип продолжал улыбаться как ни в чем не бывало.
– Что это
значит? – сердито спросила она, раздосадованная появлением механического динозавра.Не говоря ни слова, американец взял ее под руку и заставил подойти поближе к тягачу.
Несколько человек установили стальной трап, стенки прицепа открылись, как крышка волшебной шкатулки, и из чрева грузовика выкатился серебристый «Роллс-Фантом-IV», перевязанный белой шелковой лентой с пышным бантом на радиаторе, прямо поверх венчающей его фигурки ангела, отлитой из чистого серебра.
– Королевская колесница для королевы моего сердца! – с детским энтузиазмом провозгласил Филип. Гости, после минутного замешательства, зааплодировали.
Аннализа от изумления открыла рот. Появление большой игрушки разбудило в ней впечатлительного ребенка, готового и к улыбке, и к слезам.
– Какое чудо! – воскликнула она, принимаясь развязывать громадный бант.
В парадном салоне виллы Сан-Лоренцо уже стояли четыре широких стола, предназначенные для демонстрации свадебных подарков. Некоторые из них по ценности, безусловно, превосходили «Роллс-Ройс», например, небольшое полотно Антонелло да Мессины с изображением Христа Спасителя, подарок семьи Бельмонте.
Аннализу потрясла не столько сама машина, сколько театральность жеста. К тому же она представила себе, каких трудов, должно быть, стоила Филипу доставка автомобиля из Англии на Сицилию.
– Знал бы я, что такое возможно, – вздохнул барон, – попросил бы шофера заехать на Оксфорд-стрит к моему портному. Мои костюмы все больше ветшают.
Признательность барона Монреале наполнила сердце Филипа гордостью.
– Я с удовольствием помогу вам решить эту проблему, – ответил он, искренне надеясь, что требования тестя не пойдут дальше этой милой шутки.
На стеклах автомобиля красовалась гравировка, изображавшая миниатюрный герб баронов Монреале, сиденья были обиты белой замшей, в машине имелся радиоприемник и маленький бар. Аннализа, забыв о смущении, обняла и расцеловала его, сказав себе, что Филип, без сомнения, лучший муж, о каком только может мечтать женщина.
Даже сам барон, хотя его слегка покоробила шумная и чисто по-американски безвкусная мизансцена, не смог не оценить широты и щедрости жеста, безусловно свидетельствующего о пламенной любви.
– Чем же мне отплатить за эту сказку? – спросила Аннализа с самой обворожительной улыбкой.
– Расскажи мне другую, еще более прекрасную, – его взгляд горел любовью и желанием.
– Я не умею рассказывать сказки, – она уверенно и умело вела игру.
– Мы их вместе придумаем, – предложил Фил, убедившись, что никто из посторонних их не слышит.
– Что может быть лучше! – искренне обрадовалась она. Вся охваченная мгновенным порывом влечения и нежности к нему, она хотела бы не упускать минутного очарования и сохранить его навсегда.
– Давай сбежим, – прошептал он ей на ухо. – Я буду твоим шофером. У нас заказан номер в гостинице «Вилла Иджея». Поехали!
Его голос, дыхание, все его тело были пронизаны желанием.
После той первой июльской ночи в Пьяцца-Армерине они еще ни разу не оставались наедине. Как и предсказывала Аннализа, барон воздвиг между молодыми людьми непроходимую стену. Потом Филипа перевели в Неаполь, где ему пришлось нетерпеливо ждать свадьбы и медового месяца. В дальнейшем ему предстоял перевод в столицу.