Женщины-террористки России. Бескорыстные убийцы

— Я не могу, я не могу, — повторяла я.

Руки отца прижимали меня все крепче и крепче к его груди.

— Смотри, — сказал он со слезами в голосе, — каким седым сделали меня три года твоего заключения. Что с нами будет, если ты снова попадешь в тюрьму?

На следующий день отец и мать уехали домой. Я села в поезд, идущий на Минск.

Оттуда контрабандист-еврей проводил меня к австрийской границе. Просидев три дня в маленьком пограничном местечке, я благополучно перешла границу в Бродах.

Глава V

Я решила ехать за границу. Я слышала, что лидеры боевой организации нашей партии находились в то время в Женеве. Моим намерением было войти в боевую организацию и стать террористкой. Моя собственная жизнь и жизнь моих товарищей привела меня к убеждению, что мирные методы борьбы с самодержавием больше невозможны.

Стать членом террористической организации было делом довольно трудным. Принимались только люди с установленной революционной репутацией. С сомнением в душе я приехала в Женеву. К счастью, я нашла там тов. Шпайзмана, который бежал из Сибири на несколько недель раньше меня и успел уже связаться с людьми, имевшими близкое отношение к боевой организации. С его помощью я добилась свидания с Савинковым и Азефом.

Своей таинственностью и заговорщическим видом они произвели на меня удручающее впечатление. Богатая обстановка, в которой они жили, давила меня. Она не соответствовала моим понятиям о революционерах.

Скоро Савинков назначил мне свидание с Азефом. Азеф пришел ко мне на квартиру. Я жила в очень крошечной и бедной комнатке, и его крупная фигура особенно выделялась там. Толстый, высокий, с маленькими бегающими глазами, он почти внушал мне страх, и я чувствовала к нему некоторое чувство брезгливости.

Таинственно помолчав немного, он обратился ко мне с вопросом:

— Почему вы решили вступить в боевую организацию?

Я стала горячо доказывать ему необходимость активной борьбы с самодержавием.

— Вы хорошая агитаторша и этим путем вы можете больше сделать.

Он расспрашивал о моей личной жизни, о моих родных и ушел, оставив меня в полном недоумении и неизвестности насчет приема меня в боевую организацию.

Через несколько дней Савинков послал меня в Париж к Азефу. Азеф жил на одной из лучших улиц, занимал роскошную квартиру. Его жена произвела на меня очень благоприятное впечатление. Я провела у них несколько дней, а затем она поместила меня в пансион. В эти несколько дней я видела Азефа очень редко. Дома он оставался таким же молчаливым, как и вне дома.

Наконец, приехал Савинков и сообщил мне, что Шпайзман и я приняты в боевую организацию. Всю подготовительную работу по нашей поездке в Россию мы вели с ним.

Первым в Россию поехал Шпайзман. Он вез с собою бомбы и револьвер. На границе он был задержан. Его обыскали и, несмотря на то, что у него нашли бомбы и оружие, отпустили. Через несколько дней я отправилась, тоже имея при себе бомбы и револьвер, и благополучно перешла границу. В Вильне я встретила тов. Шпайзмана, и он рассказал мне эту странную историю на границе.

Я поселилась в Друскениках, где должна была ждать Савинкова. Когда он приехал и я рассказала ему инцидент с Шпайзманом на границе, Савинков заподозрил последнего. Вскоре я получила приглашение явиться в Нижний Новгород для свидания с Азефом. Наша встреча произошла на скачках. Он сейчас же начал говорить об истории с Шпайзманом, высказывая явные подозрения на его счет. Несмотря на мои горячие уверения о том, что Шпайзман — преданный революционер, что я его знаю уже несколько лет, он твердил, что Шпайзмана нужно устранить, так как «дело выше всего». Мне с трудом удалось отстоять тов. Шпайзмана.

Только лишь после открытия предательства Азефа мы поняли, что история с Шпайзманом была не более и не менее, как хитрый маневр Азефа на случай каких-либо подозрений на него. Это был не единственный случай такого рода.

Нашим первым делом предполагалось покушение на генерала Трепова, петербургского генерал-губернатора. [148]

Первым и главнейшим условием жизни террориста было строжайшее воздержание от сношений с друзьями. Террорист не должен был даже ни с кем переписываться. Единственным основанием этой осторожности была необходимость оградить невинных от правительственных преследований в случае ареста одного из членов организации. Бывали случаи, когда людей ссылали в Сибирь или приговаривали к долгосрочной каторге за одну только записку, которую они написали террористу или сами получили от него.

148

Трепов Д. Ф. (1855–1906) — петербургский генерал-губернатор и товарищ министра внутренних дел.

Эта изоляция и сосредоточенность на одной мысли подействовали на меня особенным образом. Мир не существовал для меня. Фотография Трепова была для меня символом всех несчастий России, и его смерть — единственным средством против них. Моя мысль не могла представить ясную картину того, что неизбежно ожидало меня. Тот факт, что я жертвовала собственной жизнью не имел для меня никакого значения. Я даже не думала о своей смерти. Но мысль о его смерти, о смерти того, кого я считала причиной тысяч смертей, никогда не покидала меня.

Наконец, после целого месяца томительного ожидания товарищ принес мне неприятную весть о том, что Трепов каким-то образом узнал о намерении боевой организации и принял чрезвычайные предосторожности: он никого не принимал и почти не выходил из дому. Исполнительный комитет решил отложить покушение до тех пор, пока не представится более удобный момент.

Нам с тов. Шпайзманом тогда поручили организовать покушение на киевского генерал-губернатора Клейгельса, [149] который жестоко подавлял всякое проявление недовольства среди крестьян, рабочих и студентов, организовывал еврейские погромы и сделался ненавистным всем.

149

Клейгельс Николай Васильевич — генерал-адъютант, киевский генерал-губернатор в 1905 г.

Было решено, что мы поселимся в Киеве, тов. Шпайзман как уличный разносчик, а я — как продавщица цветов. Эти занятия давали нам возможность быть все время на улице, не вызывая подозрений. С 7 часов утра до 8 вечера я сидела на камнях на углу Крещатика и Фундуклеевской улицы, поджидая Клейгельса. Место тов. Шпайзмана было на противоположном углу. Прошла неделя, другая, третья, а Клейгельс все не появлялся. Однажды мимо меня промчались, два верховых казака; за ними следовала закрытая карета, за каретой еще два казака на лошадях. Карета остановилась за церковью, я спряталась за углом. Наконец, Клейгельс появился, но с ним были его жена и сын. Мой взгляд упал в этот момент на Шпайзмана, который стоял у самого входа в церковь. Лицо его выражало отчаяние. Клейгельс, должно быть, знал о том, что Каляев рисковал своей жизнью, но не убил великого князя Сергея, потому что княгиня была с ним, и он тоже воспользовался своей семьей, как щитом. Для нас это представляло непреодолимое препятствие. [150]

150

Школьник имеет в виду эпизод 2 февраля 1905 г., когда И. П. Каляев не бросил бомбу в карету вел. кн. Сергея Александровича, поскольку с ним были его жена и дети вел. кн. Павла. В. В. Савинков, однако, считал, что неудачи Школьник и Шпайзмана в деле покушения на Клейгельса объяснялись романтическими причинами. Влюбленный в Школьник Шпайзман не позволял ей выходить на слежку, опасаясь, что покушение кончится для нее виселицей. — См. Савинков В. Воспоминания. М.: Московский рабочий., 1990. С. 161–164. Позднее революционный темперамент Школьник, по-видимому, сломил его упорство.

Таким образом, и вторая наша попытка была осуждена на неудачу.

К тому времени политическое возбуждение страны достигло неслыханных размеров. Частичные забастовки на железных дорогах и в других общественных и частных предприятиях слились в одну великую всероссийскую забастовку. Весь механизм великой империи остановился. Власти совершенно потеряли голову, и в течение некоторого времени столица управлялась советом рабочих депутатов, избранным рабочими Петербурга. Это открытое и всеобщее восстание принудило царя уступить, и 17 октября 1905 года он издал знаменитый манифест, даровавший России «конституцию». [151]

151

В царском Манифесте 17 октября 1905 г. объявлялось о созыве народных представителей (Государственной Думы), провозглашались гражданские свободы и политическая амнистия.