Женская солидарность

— Да, — сухо сказал Десмонд. — Ты честно старалась не вздрагивать, когда я целовал тебя, старалась не воображать, что это руки Пола обнимают тебя, а не мои.

Он схватил ее руку и повернул перстенек с сапфиром, знак помолвки, так, что камень оказался снизу, а сверху остался видным только платиновый обруч.

— Я надеялся, что однажды на этом пальце будет такое кольцо, но вижу, что так никогда не будет. — Он повернул кольцо по-старому. — Это было прекрасно, пока длилось, любимая.

Лицо ее сморщилось.

— Я чувствую себя такой ужасной из-за тебя. Мне нечего тебе сказать.

— Ничего и не говори, — улыбнулся он. — Обещаю, что буду сильнее стараться разлюбить тебя, чем ты старалась полюбить меня! — Он ласково поцеловал ее. — Я не пойду с тобой дальше.

Десмонд зашагал прочь.

Вечером Энн сказала родителям, что помолвка с Десмондом расторгнута. Они промолчали, и она с горечью подумала, уж не надеются ли они на восстановление ее отношений с Полом. Лежа ночью в постели, она решила, что, если не получается выкинуть Пола из головы, ей надо будет научиться жить с мыслями о нем.

— Посмотри в лицо фактам, — вслух сказала она. — Ты предоставлена сама себе, и что ты сделаешь со своей жизнью, мисс Лестер, зависит от тебя самой.

Неотвратимо приближался вечер премьеры.

— Дождались, малышка, — тряхнув головой, пробурчал в день премьеры Лори. — Через несколько часов Лэнгемы выйдут на сцену вместе. Я этого хотел с самого момента твоего рождения, но никогда не толкал тебя на эту дорогу.

— Актерами родятся, а не становятся, — улыбнулась она в ответ. — Сколько раз ты мне это говорил!

— И это правда, как, впрочем, и драматургами. Нельзя научить быть драматургом, человек может стать им, только если в нем это заложено.

Энн молчала, и в голове снова и снова звучали слова отца: «Нельзя научить быть драматургом». Как верно! Талант и тяга писать приходят изнутри, а окружающие могут поддерживать, предлагать, ободрять. Она содрогнулась, вспомнив свои жестокие слова Полу, и подумала, что если она не хочет, чтобы они лежали таким грузом у нее на душе всю жизнь, то должна покаяться делом. За нее должны говорить ее поступки.

Энн и Лори поехали в театр вместе. Они прошли за сцену и расстались перед дверьми своих уборных. Глядя на серебряную звезду, нарисованную на своей двери, Энн подумала, как бы счастлива была она, если бы шесть месяцев назад кто-нибудь сказал ей, что она будет играть главную роль в «Маррис-театре».

Она вздохнула и вошла в комнату. Успех — понятие относительное. Он значит много или мало — в зависимости от приносимого им счастья.

В уборной было тесно из-за букетов. Бессчетное количество телеграмм было пришпилено на одной из стен и лежало большой грудой на туалетном столике. Она бегло просмотрела их перед тем, как начать переодеваться. Это напомнило ей дебют у Арнольда Бектора. В тот вечер все прислали ей пожелания успеха, все, кроме Пола. Она надела простое темно-синее платье, зачесала назад волосы и обильно побрызгала их жидкой помадой, пока они не повисли тяжелыми прямыми прядями вдоль ее лица.

Раздался стук в дверь.

— Занавес поднимается, мисс Лестер.

— Спасибо, Джонни.

Она поднялась по лесенке к боковой кулисе. Реквизитор передал ей в руки собачий поводок и библиотечную книжку, и она в шелку декорации увидела зал, розовое море неразличимых лиц в свете прожекторов.

Отец подошел к ней и поцеловал в щеку.

— Удачи тебе, малышка.

— И тебе тоже, папа.

— Энн, слава богу, я поймал тебя. — Рядом с ним возник Эдмунд, его круглое лицо блестело от пота. — Там пришла Смизи и настоятельно просила, чтобы я передал тебе это.

С легким восклицанием Энн взяла пакетик, но ее руки, так тряслись, что она не смогла его развернуть, а просто разорвала бумагу, в которой оказалась маленькая белая коробочка.

Открыв крышечку, Энн увидела золотую подвеску — «на счастье». Это была пишущая машинка, размером с кусочек сахара, но точная во всех деталях. Она взяла ее из коробочки и увидела под ней карточку: «Я нашел ее в магазине, и она напомнила мне о тебе. Надень ее на счастье».

Подписи не было, но Энн знала, что она от Пола, и глаза ее наполнились слезами.

— Осталась минута, мисс Лестер, — прозвучало за сценой. — Вы готовы?

Энн сунула счастливую подвеску в карман.

— Я готова, — ответила она и ступила на сцену.

Премьерная публика беспокойная. Она приходит, чтобы людей посмотреть и себя показать. Ее больше интересовала не пьеса, а то, что Лоренс Лэнгем после перерыва возвращается на сцену, да еще вместе с дочерью. Однако по мере того как разворачивалось действие, атмосфера в театре менялась. Пробудился интерес сначала слабый, потом сильнее, напряженнее и, наконец, дошедший до такого накала, что это почувствовали за кулисами.

Закончились первый и второй акты. В антракте Эдмунд вышел послушать, что говорят в публике, но ничего не узнал.

— Никто ничего не говорит, — пожаловался он. — Это может быть и плохим признаком, и очень хорошим.

Но Энн, углубившись в себя, ничего не слышала. Кульминация пьесы еще не наступила. Следовало сыграть ее с блеском. Она сосредоточенно одевалась для последнего выхода.

— Полегче, — шепнул ей отец. — Это твоя ударная сцена.

Начался третий акт: приезд в третьеразрядный пансион около Кинг-Кросс, открытие того, что Фрэнк тоже живет здесь, диалог с хозяйкой и долгий диагональный проход по сцене к выходу. Вот она прошла по холлу мимо него, дошла до двери, апатично остановилась, уронила чемодан и подняла голову. Зал качнулся вперед, как бы притянутый невидимой силой. Тишина была такая, что, казалось, слышно, как горят огни рампы.

— Фрэнк, — вскрикнула Мэри-Джейн и бросилась на авансцену. — Фрэнк!

Занавес упал. Энн бросилась в объятья отца.

— Послушай их, — прошептал Лори. — Ты только послушай!

Они вместе подошли к краю сцены, а занавес снова и снова поднимался и опускался. И с каждым разом аплодисменты становились все громче, пока в них не прорезался крик:

— Автора! Автора! — гремел театр.

Партер и ложи, амфитеатр и галерка — все требовали Пола. Энн схватила отца за руку, но слова, которые она собиралась произнести, замерли у нее на губах, когда от группы людей за кулисами отделилась высокая фигура и вышла на сцену. Лори махнул рукой Полу, чтобы он стал между ними.

— Вам придется говорить речь, — сказал он углом рта. — Иначе они никогда нас не отпустят.

Пол выступил вперед, худой и высокий. Перед ним был громадный зал. Энн не слышала, что он говорил — кровь стучала у нее в висках, сцена качалась под ногами. Она отчаянно молилась, чтобы закрылся наконец занавес. Все поплыло у нее перед глазами, и она начала медленно оседать на пол.

— Смотри! — крикнул Лори, и Пол, резко обернувшись, протянул руки, чтобы подхватить ее.