Женская война

– Барон Каноль!

Каноль вздрогнул и обернулся: радость разлилась по его жилам; ему казалось, что все гармонические звуки неземных областей соединились и дают ему концерт.

– Виконт! – сказал он в свою очередь.

– Послушайте, милостивый государь, – начал виконт ласковым и сладким голосом, – я боюсь, что был очень неучтив с таким достойным вельможею, как вы, простите мою застенчивость. Я воспитывался у родителей, которые из нежной любви ко мне боялись за меня беспрестанно. Повторяю вам, простите меня, я вовсе не имел намерения оскорбить вас, а в доказательство искреннего нашего примирения позвольте мне ехать возле вас.

– Помилуйте, – вскричал Каноль, – не только позволяю, но даже прошу… Я не злопамятен, виконт, и в доказательство…

Он подал ему руку, в которую упала мягкая, нежная ручка виконта.

Остальную часть ночи провели в веселом разговоре. Барон говорил, виконт постоянно слушал и иногда улыбался.

Лакеи ехали позади. Помпей объяснял Касторину, почему Корбийское сражение было потеряно, между тем как его можно было выиграть, если бы не забыли позвать Помпея на военный совет, который собирался в тот день утром.

– Кстати, – сказал виконт Канолю, когда показались первые лучи солнца, – каким образом кончили вы дело с герцогом д’Эперноном?

– Дело было нетрудное, – отвечал Каноль. – Судя по словам вашим, виконт, он имел дело ко мне, а я не имел к нему никакого дела. Он или соскучился ждать меня и уехал, или упорствует в своем намерении и теперь еще ждет меня.

– А Нанона Лартиг? – спросил виконт нерешительно.

– Нанона не может быть вдруг и дома с герцогом д’Эперноном, и в гостинице «Золотого Тельца» со мною. От женщин нельзя требовать невозможного.

– Это не ответ, барон. Я спрашиваю, как вы, до безумия влюбленный в госпожу Лартиг, могли расстаться с нею?

Каноль взглянул на виконта и видел его очень ясно, потому что было уже светло, но на лице молодого человека уже не было видно досады.

Тут барону очень хотелось отвечать искренно, от души, но его удержало присутствие Помпея и Касторина и важный взгляд виконта. Притом его останавливало и сомнение, он думал:

«Ну, если я ошибаюсь… если, несмотря на перчатку и маленькую ручку, это мужчина? Придется умереть со стыда в случае ошибки».

Потому он удержался и отвечал на вопрос виконта одною из тех улыбок, которые на все отвечают.

Остановились в Барбзие позавтракать и дать лошадям отдых. На этот раз Каноль завтракал с виконтом и за завтраком восхищался тою ручкою, с которой надушенная перчатка привела его в такое сильное волнение. Кроме того, садясь за стол, виконт поневоле должен был снять шляпу и показать такие гладкие волосы, что всякий человек угадал бы, кто такой виконт. Всякий человек, говорим мы, кроме человека влюбленного, потому что влюбленные слепы. Но Каноль ужасно боялся проснуться и прекратить очаровательный сон свой. Он находил что-то прелестное в переодевании виконта. Это допускало его до самой приятной короткости, которая тотчас бы прекратилась, если бы последовало искреннее признание. Поэтому он не сказал виконту даже слова, которое могло бы показать, что его тайна открыта.

После завтрака опять пустились в дорогу и не сходили с лошадей до обеда. По временам усталость, которой виконт не мог уже сносить, выводила на лицо его синеватую бледность или заставляла его дрожать всем телом. В таких случаях Каноль дружески спрашивал, что с ним делается. Виконт де Канб тотчас поправлялся, улыбался. Казалось, переставал страдать, предлагал даже ехать скорее, но Каноль на это не соглашался под предлогом, что путь далек и что необходимо беречь лошадей.

После обеда виконт едва мог встать с места. Каноль бросился и помог ему.

– Вам непременно нужно отдохнуть, молодой друг мой, – сказал Каноль. – Если мы таким образом будем продолжать, то вы умрете на третьей станции. В эту ночь мы остановимся и отдохнем. Я хочу, чтобы вы спали спокойно, лучшая комната в гостинице будет отдана вам, уверяю вас жизнью.

Виконт с таким смущением смотрел на Каноля, что барон едва не расхохотался.

– Когда предпринимается такое долгое путешествие, как наше, – сказал Помпей, – то следовало бы брать по палатке на человека.

– Или по палатке на двоих, – сказал Каноль очень просто, – этого было бы достаточно.

Виконт задрожал.

Удар поразил метко, и Каноль заметил это: мимоходом он успел подсмотреть знак, поданный виконтом Помпею.

Помпей подошел к своему господину. Виконт сказал ему несколько слов на ухо, и скоро Помпей под каким-то предлогом поскакал вперед и исчез.

Часа через полтора после этой проделки, объяснения которой Каноль не думал спрашивать, путешественники наши, въехав в богатое селение, увидели Помпея на пороге порядочной гостиницы.

– А, – сказал Каноль, – кажется, мы здесь проведем ночь?

– Да, если вам угодно, барон.

– Помилуйте! Я согласен на все, что вам угодно. Я уже сказал вам, я путешествую просто для удовольствия, а вы, напротив, как изволили говорить мне, путешествуете по важным делам. Только я боюсь, что вам будет нехорошо в этом дрянном трактире.

– О, – возразил виконт, – ночь скоро пройдет!

Остановились. Помпей предупредил Каноля и помог своему господину сойти с лошади, притом же Каноль подумал, что такая услужливость мужчины перед мужчиной может показаться смешною.

– Ну, скорей, где моя комната? – спросил виконт. Потом, повернувшись к Канолю, прибавил: – Вы совершенно правы, барон, я чрезвычайно устал.

– Вот ваша комната, сударь, – сказала трактирщица, указывая на довольно просторную комнату в нижнем этаже, выходившую окнами на двор. Окна были с решетками, а над комнатою красовались чердаки.

– А где же поместите меня? – спросил Каноль.

Он с жадностью посмотрел на дверь в соседнюю комнату, которая отделялась от комнаты виконта только тоненькою перегородкою, слабою преградою против такого сильного любопытства, какое испытывал барон Каноль.

– Ваша здесь, – отвечала трактирщица, – позвольте, я вас сейчас проведу туда.

И тотчас, не замечая неудовольствие Каноля, она повела его в конец коридора, в котором находилось множество дверей. Комната барона отделялась от комнаты виконта всем двором.

Виконт следил за ними глазами, стоя на пороге своей комнаты.

«Ну, теперь уж я не сомневаюсь в своем предположении, – подумал Каноль. – Я поступил как дурак, но если покажу неудовольствие, то погибну безвозвратно. Постараемся быть как можно учтивее».