Женский портрет в три четверти

– Для кота есть рыба,- сказал Могилевский.

При этих словах кот соскочил с Олиных колен и побежал в угол, держа свой серый в полоску хвост строго вертикально. Каждому хочется иметь свой угол, чтобы поедать там рыбу. Могилевский сервировал О'Бумбе окуня морского мелкого, как и нам, в кювете, а рядом, для Бернара, положил кое-что из нашей общей трапезы.

Жигулевское пиво и мелкого окуня мы купили по дороге к Саше, а направились мы сюда - я забыл сказать об этом,- чтобы посмотреть Сашины снимки и тот дорогостоящий ширпотреб, который сэр Бризкок отснял одной из своих шикарных камер,- то ли "никоном", то ли "кодаком", широкоформатной зеркалкой с каким-то чудовищным объективом и фантастической светосилой, благодаря чему все на свете кажется лучше, чем оно есть на самом деле.

Такими камерами, не иначе, снимают картинки для журнала "Советский экспорт".

Наша процессия шествовала по улицам многократно орденоносной столицы, привлекая внимание прохожих. Поэты, вроде Могилевского, прагматики, наподобие Кравчука, и мыслители, к числу которых следует отнести Бризкока, никогда не думают о хлебе насущном, не говоря уже о насущном пиве. Впрочем, про Бризкока дурного не скажу: откуда ему знать, что у Могилевского в холодильнике продуктов обычно столько же, сколько на мясном прилавке ярославского гастронома.

Слава Богу, Москва не Ярославль, и в гастрономе неподалеку от Сашиного места обитания даже в пиковые часы нашей истории можно разжиться десятком яиц и пачкой масла. Мы зашли в этот рядовой магазин, возле которого не стоят даже пыльные автобусы с иногородними номерами, привозящие в Москву десанты алчущих провианта, и тут свершилось чудо, о котором сэр Вильям никогда не узнает. То есть он о нем знает, но не подозревает, что это чудо.

Из сетчатых проволочных ящиков, стоящих штабелями прямо на кафельном сером полу, выглядывали бутылки с серебряными пробками, по которым всякий житель нашей древней столицы узнает безошибочно пиво "джигулевски".

Мы долго спорили, кому 'платить в кассу, я рассказал по случаю анекдот из жизни английских аристократов: "Простите, сэр, здесь принимают бутылки из-под виски?" - "Вынужден вас огорчить, сэр, тару не подвезли..." Потом мы стояли в очереди за колбасой и сыром, а Могилевский бубнил: "Не берите отдельной, сэр, заклинаю вас, не берите отдельной..." - потом смекнули, что О'Бумба отдельную есть не станет и купили ему того самого мелкого морского, и Саша, косясь на сэра Вилли, полез к продавщице с вопросом: "Простите, мэм, эта рыба утреннего улова, не так ли?" А сэр Вилли, до которого наши шутки не доходили, поинтересовался, где можно купить собачьих консервов для Бернара, и мы дружно заверили сэра Вилли, что в последнюю неделю с консервами для собак в городе временные трудности, связанные с нерасторопностью поставщиков, с которыми наша расторопная торговля расторгнет контракт в самом скором времени, и тогда приезжайте к нам снова, сэр...

К счастью, собаки не так привередливы, как кошки, и Бернар с аппетитом поужинал отдельной колбасой в углу, рядом с О'Бумбой, бесконечно поглощенным поглощением рыбы - не знаю, можно ли так написать по правилам литературы, но, надеюсь, вы поняли, что я хотел сказать.

А еще, по канонам той же литературы, мне не следовало бы столь подробно останавливаться на всяких пустяках и задерживать взор на унылых картинках суетного бытия. Знаю, знаю. Про типическое знаю, про то, как луч мысли высвечивает, словно прожектор, образ из тьмы малозначащих фактов и обстоятельств. Мы-то как раз университеты кончали. Но так не бывает, чтобы высокое шло своим путем, а низкое двигалось независимым курсом. Падая на колени перед возлюбленной, сердце которой растаяло мгновенье назад и взор обещает вожделенное счастье, непременно испачкаешь брюки, а то зацепишься за что-нибудь и порвешь ненароком штанину.

Все было в тот вечер - и скучноватые беседы о ключевых структурах в наследственных кодах, и хребетики морского окуня, оставленные О'Бумбой на донышке коричневой пластмассовой кюветы, и быстрые взгляды, которые Кравчук бросал на Олю - и сразу отводил глаза, будто что-то нехорошее было в этих взглядах, и проклятая пружина в диване, которая досталась, понятное дело, мне, чтобы знал свое место.

Да, мистер Кравчук, вы станете нобелевским лауреатом, смените провинциальные сандалии на тупорылые американские башмаки, и корреспонденты центральных газет в синих костюмах будут домогаться у вас интервью, но Оля моя жена. А портрет в три четверти, который случайным образом появился из хаоса оптических срезов, увы, не материализуется, драгоценный сэр Миша. Ваш идеал останется жить на экране.

Но та женщина, которую я видел собственными глазами на белом полотне в зале Дворца конгрессов, та женщина была прекрасна. Боже мой, как она была прекрасна.

А я люблю Олю.

– Вы так много говорите об этом портрете,- сказала Оля, обращаясь к Бризкоку,- что я хотела бы тоже взглянуть на него.

– Оленька,- вмешался Могилевский,- умоляю тебя, дай мужчинам поужинать. По окончании холостяцкой пирушки обещаю тебе демонстрацию слайдов. Но сразу должен сказать, что ты лучше всех.

Дурацкая Сашина манера разговаривать с женщинами, как с малыми детьми. Хотя в данном случае он, по сути, прав.

Кравчук, который до той поры пил пиво молча, перевел взгляд с Оли на Бризкока и строго спросил:

– Сэр Уильям, так кто же все-таки эта женщина на экране?

– Этот вопрос я должен задать вам, коллега Кравчук. Кто эта женщина на экране?

– Я думал... Я полагал...

Кравчук опять посмотрел на Олю, покраснел и допил пиво.

– Это твои снимки, Миша,- сказал я мягко, как мог.- Это твои микробы...

– Грибы!

– Грибы. Это твои грибы, твои поганки, твои белки, твои модели и твои заботы. Когда вы, ученый люд, не знаете, что к чему, как из причин получается следствие, вы пускаете в ход мудреные словечки - детерминизм, стохастический, конгруэнтность, виртуальный... А тут надо без всяких премудростей сказать, кто она. Вот и скажи.

– Давайте посмотрим на нее и решим, кто она,- сказала Оля и, бросив на меня быстрый взгляд, чуть заметно покачала головой. Я понял ее мгновенно и надолго замолк.- Слайды у вас с собой, Миша? Ах, они у вас, профессор! Спасибо, спасибо. Сашенька, когда ты только сможешь, нет, нет, не торопись, покажи мне этот портрет. Видишь ли, дорогой,- это она сказала мне,я тут единственная, кто еще ничего не видел. Ну, еще разве что эти ребята.- И она почесала за ухом О'Бумбу и потрепала по загривку Бернара.

Только женщина, нет, только умная женщина, нет, только умная и красивая женщина может одним махом сделать приятное сразу всей компании, даже столь разношерстной, как наша. Говоря "разношерстная", я не имел в виду Бернара и О'Бумбу, это невольная игра слов.

У Саши Могилевского отродясь не было ни экрана, ни проектора, но имелся уже упомянутый мною фотоувеличитель, похожий на готовую к старту межконтинентальную ракету. Саша поднял эту махину повыше, чтобы изображение под ним стало как можно крупнее, положил на стол под объектив лист плотной белой бумаги и щелкнул выключателем. Мы все собрались возле стола - нет, не все, кот спал в своей корзинке, но Бернар был с нами, зря говорят, что любопытство присуще котам. Расхожие истины часто сбивают нас с толку. Всякий знает, что коты любопытны, а собаки послушны, что крестьяне бережливы, а горожане расточительны, что провинциалы медлительны, а столичные жители торопливы, женщины словоохотливы, а мужчины скупы на слова.

Однако ж, могу поклясться, я мужчина.

Профессор Бризкок вынул три слайда из кожаного бумажника, развернул их веером, посмотрел на просвет каждый, перетасовал колоду, сложил в стопку и передал Кравчуку. Миша повторил все движения профессора, словно младший шаман вслед за старшим, и передал стопку Могилевскому. После этого он посмотрел на меня, как триумфатор на поверженного владыку из соседнего слаборазвитого царства, и сказал:

– Вот.

Возразить было нечего, и я промолчал.