Жены и дочери

Когда она вернулась в настоящее, миссис Гибсон говорила:

— Честное слово, хотя Роджер Хэмли никогда не был моим любимцем, этот маленький знак внимания напомнил мне против воли очень очаровательного молодого человека… soupirant, [144] как говорят французы — лейтенанта Харпера — ты, должно быть, слышала, как я говорила о нем, Молли?

— Думаю, слышала, — рассеянно ответила Молли.

— Тогда ты помнишь, как предан он был мне, когда я служила у миссис Данком, на своем первом месте, и мне было только семнадцать. И когда части призывников было приказано перебраться в другой город, бедный мистер Харпер пришел и стоял напротив окна классной комнаты почти час, и я знала, что по его просьбе оркестр играл «Девушку, которую я покидаю», когда они маршировали на следующий день. Бедный мистер Харпер! Это произошло до того, как я познакомилась с дорогим мистером Киркпатриком! Боже мой! Как часто моему бедному сердцу приходилось кровоточить в этой жизни! Разве что твой дорогой отец очень достойный человек и делает меня счастливой. Он бы испортил меня, если бы я позволила ему. Все же он не так богат, как мистер Хендерсон.

144

Soupirant — ( фр.) воздыхатель.

Это последнее предложение содержало зародыш нынешнего недовольства миссис Гибсон. Выдав Синтию замуж, и ставя себе это в заслугу, она стала немного ревниво относиться к счастью своей дочери, которая стала женой молодого, красивого, богатого и сдержанного модника, и которая жила в Лондоне. Однажды, когда она хандрила, и когда в ее мыслях присутствовало больше недовольства, чем обычно, она наивно высказала свои чувства супругу.

— Такая жалость, — заметила она, — что я родилась так рано. Мне бы хотелось принадлежать этому поколению.

— Порой я чувствую то же самое, — ответил он. — Так много новых теорий открыты в науке, что мне бы хотелось, если бы было возможно, жить тогда, когда их истинность упрочится, чтобы увидеть, к чему они ведут. Но я полагаю, моя дорогая, что не по этой причине вы желаете быть на двадцать-тридцать лет моложе.

— Разумеется. Я просто не выразилась в такой жесткой, неприятной форме. Я только сказала, что мне бы хотелось принадлежать этому поколению. Говоря по правде, я думала о Синтии. Без тщеславия я полагаю, что была так же мила, как она… когда была девушкой, я имею в виду. У меня не было ее темных ресниц, но тогда мой нос был прямее. А теперь посмотрите, как все изменилось! Мне приходится жить в маленьком провинциальном городке, с тремя слугами, без экипажа. А она с ее посредственной красотой будет жить в Сассексе, держит слуг и собственный экипаж, и много еще чего. Но факт в том, что в этом поколении намного больше богатых молодых людей, чем в то время, когда я была девушкой.

— Ох-хо! Значит, вот в чем причина, моя дорогая? Если бы сейчас вы были молоды, вы могли бы выйти замуж за кого-то такого же богатого, как Уолтер?

— Да! — ответила она. — Думаю, это я имела ввиду. Конечно, мне бы хотелось, чтобы он был вами. Я всегда думаю, что если бы вы занимались адвокатурой, вы бы больше преуспели, и к тому же жили бы в Лондоне. Я не думаю, что Синтию сильно заботит, где она живет, тем не менее, вы видите, оно пришло к ней.

— Что пришло… Лондон?

— О, дорогой, вы шутник. Вот то самое, чем можно покорять присяжных. Я не думаю, что Уолтер когда-либо будет таким же умным, как вы. Все же он может отвезти Синтию в Париж, за границу, куда угодно. Я только надеюсь, что из-за всех этих потворств в характере Синтии не разовьются недостатки. Прошла неделя, как мы получили от нее письмо, а я писала так подробно и просила ее описать осенние моды, прежде чем куплю себе новую шляпку. Но богатство — великая ловушка.

— Благодари Бога, дорогая, что ты избежала искушения.

— Нет, вовсе нет. Каждому нравится испытывать искушение. И, в конце концов, очень легко сопротивляться искушению, если захочешь.

— Я не нахожу, что это легко, — возразил ей муж.

— Вот лекарство для вас, мама, — сказала Молли, входя и протягивая письмо в руке. — Письмо от Синтии.

— О, дорогая, ты маленькая посланница хороших новостей! Было такое языческое божество в «Вопросах Мэнгнэлла», чьей обязанностью было приносить новости. Письмо из Кале. Они возвращаются домой. Она купила мне шали и шляпку! Дорогая! Всегда думает о других прежде себя. Богатство не испортило ее. От их отпуска осталось еще две недели! Их дом не вполне готов, они едут сюда. О, мистер Гибсон, мы должны приобрести новый столовый сервиз у Уоттса, я так давно присматриваюсь к нему. Синтия назвала этот дом «своим домом». Уверена, он был ей домом, бедняжке! Сомневаюсь, есть ли другой человек на свете, который бы относился к своей приемной дочери, как твой дорогой отец! И, Молли, у тебя должно быть новое платье.

— Полно, полно! Помните, что я не принадлежу к последнему поколению, — вставил мистер Гибсон.

— И Синтия не заметит, что на мне надето, — сказала Молли, испытывая удовольствие при мысли, что снова увидит ее.

— Нет, но Уолтер заметит. Он так внимателен к одежде, и думаю, тут я соперничаю с отцом. Если он хороший отчим, то я хорошая мачеха, и мне невыносимо видеть мою Молли в поношенной одежде, а не в самом лучшем платье. У меня тоже должно быть новое платье. Не стоит выглядеть так, словно у нас нет платьев, кроме тех, что мы надевали на свадьбу!

Но Молли выступила против нового платья для себя, и настояла на том, что если Синтия и Уолтер станут приезжать к ним чаще, им лучше видеть их такими, как есть, в платье и в привычной обстановке. Когда мистер Гибсон вышел из комнаты, миссис Гибсон мягко упрекнула Молли за ее упрямство.

— Ты могла бы позволить мне выпросить для тебя новое платье, Молли, тебе известно, как сильно я восхищалась тем травчатым шелком у Брауна на днях. А теперь, конечно, я не могу быть столь эгоистична, чтобы приобрести его для себя, а тебе ничего не купить. Тебе следует научиться понимать желания других людей. Все же, в целом, ты милая, прелестная девушка, и мне только хочется… я знаю, что я хочу, только дорогому отцу не нравится говорить об этом. А теперь укрой меня поплотнее и позволь мне уснуть и помечтать о моей дорогой Синтии и моей новой шали!

Заключение От редактора журнала «Корнхилл» [145]

Здесь история обрывается и уже никогда не будет дописана. То, что обещало стать завершающей работой жизни, стало памятником смерти. Еще несколько дней, и этот роман стал бы триумфальной колонной с капителью, увитой праздничными листьями и цветами. Теперь же это колонна другого вида — одна из тех, печальные белые столбы которых стоят разрушенными на церковном дворе.

Но если работа не вполне закончена, то к ней мало что осталось добавить, и это малое отчетливо отражено в наших душах. Мы знаем, что Роджер Хэмли женится на Молли, и это интересует нас больше всего. В самом деле, что еще стоит говорить. Будь писательница жива, она бы немедленно отправила своего героя обратно в Африку; и эти исследуемые части Африки находятся далеко от Хэмли. Что большое расстояние, что долгий срок — оба хороши. Сколько часов проходит в сутки, когда вы одни-одинешеньки в пустынном месте, в тысячах милях от счастья, которое могло бы стать вашим — если бы вы были готовы принять его? Сколько, когда от источников Топинамбо ваше сердце летит домой десять раз за день, как почтовый голубь, к тому единственному для тебя источнику будущего блага, и десять раз за день возвращается с неотправленным посланием? Намного больше, чем можно сосчитать по календарю. Так выяснил Роджер. Дни складывались в недели, разлучившие его с тем днем, когда Молли подарила ему некий маленький цветок, и в месяцы, отделившие его от Синтии, в которой он начал сомневаться еще до того, как убедился, что на нее не стоит слишком надеяться. И если таковыми были его дни, то какой казалась ему медленная вереница недель и месяцев в этих удаленных и пустынных землях? Они сравнялись с годами, прожитыми дома в свободе и досуге, он желал верить, что тем временем никто не ухаживает за Молли. Эффект от этого был такой, что задолго до того, как закончился срок его обязательства, все, чем являлась для Роджера Синтия, было удалено из его сердца, и все, чем была и могла бы стать Молли, полностью его заполнило.

145

«Корнхилл» ( англ.«Cornhill Magazine») — литературный журнал викторианской эпохи, название которого образовано от улицы «Корнхилл» в Лондоне, на которой располагалась редакция журнала. Впервые роман «Жены и дочери» был опубликован в журнале «Корнхилл» отдельными частями, которые издавались с августа 1864 года по январь 1866 года.

Он вернулся, но когда снова увидел Молли, он вспомнил, что для нее время его отсутствия могло не показаться столь долгим, и был удручен прежним страхом, что она будет считать его непостоянным. Поэтому этот молодой джентльмен, такой уверенный в себе и здравомыслящий в научных вопросах, нашел трудным сказать Молли, как сильно он надеялся на то, что она любит его, и мог бы ошибиться, если бы не придумал начать с того, что показал ей тот цветок, что она вытащила из букета. Как очаровательно была бы описана эта сцена, доживи миссис Гаскелл до того времени, чтобы описать ее, мы можем только представить. Что это было бы очаровательно — то, что делала Молли, как смотрела и говорила — мы знаем.

Роджер и Молли поженились, и если один из них счастливее другого, то это Молли. Ее мужу не нужно сожалеть о том небольшом наследстве, которое досталось сыну бедного Осборна, поскольку он становится профессором в каком-нибудь значительном научном учреждении, и добивается успеха в этом мире. Сквайр почти так же доволен этим браком, как и его сын. Если кто и страдает из-за этого, то это мистер Гибсон. Но он берет компаньона, чтобы иметь возможность сбегать в Лондон, чтобы время от времени погостить у Молли несколько дней, и «чтобы немного отдохнуть от миссис Гибсон». О том, что произошло с Синтией после ее замужества, автор не согласилась много сказать, и в самом деле, кажется, что не нужно ничего добавлять. Один небольшой случай, очень характерный, тем не менее, был рассказан о ней миссис Гаскелл. Однажды, когда Синтия и ее муж гостили в Холлингфорде, мистер Хендерсон впервые узнал из невинного замечания мистера Гибсона, что известный путешественник Роджер Хэмли был знаком с семьей. Синтия ни разу не упомянула о нем. Как хорошо был бы описан это небольшой случай!