Жены и дочери

— Теперь, мисс, — сказала миссис Дайсон, когда ее необычные подопечные были готовы, — что я могу сделать для вас? У вас нет с собой другого платья, ведь так?

Нет, конечно, нет, но даже если бы у нее и было другое платье, то было бы оно элегантнее сшито, чем ее платье из белого плотного канифаса? Поэтому она только вымыла лицо и руки и покорилась тому, что няня причесала и надушила ее волосы. Молли думала, что лучше бы ей провести всю ночь в парке и спать под прекрасным безмолвным кедром, чем подвергаться суровому испытанию «спуститься к десерту», который явно расценивался и детьми, и нянями, как главное событие дня. Наконец, лакей передал требование спуститься, и миссис Дайсон в шуршащем шелковом платье, выстроив свою процессию, поплыла к двери столовой.

В ярко освещенной комнате за роскошно накрытым столом сидела большая компания джентльменов и леди. Каждый знатный ребенок подбежал к своей матери, тете или какому-то знакомому. Но Молли не к кому было идти.

— Что это за высокая девочка в плотном белом платье? Полагаю, она не из детей этого дома.

Леди, которая произнесла эти слова, надела монокль, уставилась на Молли и через мгновение воскликнула:

— Думаю, она француженка. Я помню, леди Куксхавен искала такую, чтобы она воспитывалась с ее маленькими девочками, и у них с ранних лет было хорошее произношение. Бедняжка, она выглядит такой дикой и странной!

И говорившая дама, которая сидела рядом с лордом Камнором, сделала Молли знак подойти. Молли медленно подошла к ней, как к первой спасительнице, но когда леди начала говорить с ней по-французски, она сильно покраснела и произнесла очень тихо:

— Я не понимаю по-французски. Я всего лишь Молли Гибсон, мэм.

— Молли Гибсон! — повторила леди громко, словно объяснения было недостаточно.

Лорд Камнор услышал это восклицание.

— Ого! — сказал он. — Ты та маленькая девочка, что спала на моей кровати?

Он подражал низкому голосу сказочного медведя, что задает этот вопрос маленькой девочке из сказки. Но Молли никогда не читала «Трех медведей» [2] и вообразила, что он разозлился по-настоящему. Она задрожала и приблизилась к доброй леди, подозвавшей ее, как к спасительнице. Лорд Камнор очень любил доводить до крайности все, что он считал шуткой. Поэтому, все то время, пока леди находились в комнате, он направлял все свои остроты на Молли, намекая то на Спящую красавицу, то на Семерых спящих [3] и на других известных сонь, что пришли ему на ум. Он не представлял, какие страдания причиняют его шутки впечатлительной девочке, которая уже считала себя несчастной грешницей за то, что продолжала спать, когда должна была проснуться. Если бы Молли имела привычку соображать, что к чему, она бы смогла найти для себя извинение, вспомнив, что миссис Киркпатрик клятвенно обещала разбудить ее вовремя. Но все мысли девочки были о том, как она нежеланна в этом роскошном доме, как она, должно быть, кажется беспечной незваной гостьей, которой здесь нечего делать. Пару раз она размышляла, где может быть ее отец, скучает ли он по ней, но при мысли о семейном счастье дома у нее так сдавливало горло, и она понимала, что не должна уступать ей из опасения расплакаться. Подсознательно она понимала, что раз уж она осталась в Тауэрсе, то лучше доставлять меньше беспокойства, тогда можно дольше оставаться незаметной.

2

Пэм Моррис в комментариях к роману ссылается на то, что в 19 в. сказкам приписывали сомнительный статус, поскольку многие видели в их несоответствии фактам и рациональности вред для детей. Она цитирует слова Диккенса, которые тот произнес в Манчестере в 1858 г. «…не позволяйте себе в похвальной погоне за фактами, что окружают нас, отрицать вымысел и воображение… Пусть у детей будут сказки…» и полагает, что Гаскелл, возможно, присутствовала при этом событии, во всяком случае, она была согласна с подобным мнением, и незнание Молли сказок указывает на тонкий подрыв Гаскелл рационализма мистера Гибсона.

3

Семь отроков Эфесских, (Семь спящих отроков; Семь отроков, во Эфесе спящих) — христианские мученики, заживо замурованные в пещере и проспавшие там несколько веков.

Она вышла вместе с дамами из комнаты, почти надеясь, что никто ее не увидит. Но это оказалось невозможным, и она незамедлительно стала предметом разговора между ужасной леди Камнор и ее доброй соседкой за обедом.

— Вы знаете, когда я впервые ее увидела, я подумала, что эта молодая леди — француженка. У нее черные волосы и ресницы, серые глаза и цвет лица такой, какой можно встретить в некоторых частях Франции. И я знала, что леди Куксхавен пытается найти хорошо образованную девушку, которая могла бы стать славной компаньонкой ее детям.

— Нет! — ответила леди Камнор, которая на взгляд Молли выглядела очень суровой. — Она дочь нашего врача в Холлингфорде. Она приехала вместе со школьными попечителями сегодня утром, жара сморила ее, и она уснула в комнате Клэр и как-то умудрилась проспать и не проснулась, пока экипажи не уехали. Мы отошлем ее домой завтра утром, но сегодня вечером она должна остаться здесь, и Клэр настолько добра, что позволила ей спать в своей постели.

В этих словах слышалось скрытое осуждение, и Молли почувствовала себя как на иголках. В эту минуту вошла леди Куксхавен. Ее низкий голос и манера говорить были такими же резкими и властными, как у матери, но Молли подспудно чувствовала ее доброту.

— Как ты теперь себя чувствуешь, моя дорогая? Ты выглядишь лучше, чем тогда, под кедром. Значит, тебе придется остаться здесь на ночь? Клэр, вам не кажется, что мы могли бы найти несколько книг с гравюрами, которые заинтересуют Молли Гибсон.

Миссис Киркпатрик, плавно двигаясь, подошла к тому месту, где стояла Молли, и начала осыпать ее ласками, произнося приятные слова, пока леди Куксхавен, перебирая тяжелые тома, искала тот, который мог бы заинтересовать девочку.

— Бедняжка! Я видела, какой робкой ты выглядела, входя в гостиную. Мне хотелось, чтобы ты подошла ко мне, но я не могла подать тебе знак, потому что лорд Куксхавен говорил со мной в тот момент, рассказывая о своих путешествиях. А, вот прекрасная книга — Портреты Лоджа. Сейчас я сяду с тобой рядом и расскажу тебе о них. Не беспокойтесь больше, дорогая леди Куксхавен. Я позабочусь о ней. Прошу, оставьте меня с ней.

Молли еще больше разволновалась, когда последние слова достигли ее слуха. Если бы только они оставили ее в покое и не утруждали себя быть добрыми с ней, «не беспокоились» бы о ней! Слова миссис Киркпатрик, казалось, охладили ту признательность, которую Молли испытывала к леди Куксхавен за поиски книги, что могла бы развлечь ее. Несомненно, она причинила им беспокойство, и ей не следовало быть здесь.

Вскоре миссис Киркпатрик позвали аккомпанировать пению леди Агнес. И тогда у Молли появились несколько минут, которые она смогла провести в свое удовольствие. Незаметно она оглядела комнату и убедилась, что ни одно из помещений в Доме короля [4] не могло быть таким роскошным и величественным. Огромные зеркала, бархатные занавеси, картины в позолоченных рамах, множество ослепительных огней украшали обширную залу, где было полно леди и джентльменов, одетых в пышные наряды. Вдруг Молли вспомнила о детях, с которыми она спускалась в гостиную, и к классу которых она, оказывается, принадлежала… где они? Отправились спать час назад по молчаливому знаку своей матери. Молли размышляла, может ли она тоже уйти… если сможет найти дорогу в свое прибежище - спальню миссис Киркпатрик. Но она сидела далеко от двери, вдали от миссис Киркпатрик, которой она принадлежала больше, чем кому бы то ни было еще. Слишком далеко от леди Куксхавен и ужасной леди Камнор, и ее любящего пошутить и добродушного лорда. Поэтому Молли сидела и листала рисунки, которых еще не видела. На сердце у нее становилось все тяжелее и тяжелее от одиночества среди всей этой роскоши. Через некоторое время в комнату вошел лакей и, немного оглядевшись, подошел к миссис Киркпатрик, которая сидела за пианино в центре музыкальной группы, готовая аккомпанировать любому, желавшему спеть, и мило улыбалась, охотно отзываясь на все просьбы. Она прошла к Молли, в ее уголок, и сказала ей:

4

Имеются в виду королевские палаты в Лондонском Тауэрсе.

— Ты знаешь, дорогая, твой папа приехал за тобой и привел с собой пони, чтобы ты поехала домой. Значит, я буду лишена моей маленькой соседки по кровати, так как думаю, что ты должна ехать.

Ехать! Раздумывала ли Молли, вставая, дрожа, светясь, готовая вот-вот расплакаться? Следующие слова миссис Киркпатрик вернули ее на землю.

— Знаешь, моя дорогая, ты должна подойти и пожелать леди Камнор доброй ночи и поблагодарить ее светлость за доброту к тебе. Вот она, возле этой статуи, разговаривает с мистером Кортни.

Да! Она стояла там — в сорока футах — и в сотнях милях! Нужно пересечь это пустое пространство, а затем произнести речь!

— Я должна пойти? — спросила Молли самым жалостливым и умоляющим голосом.

— Да, поспеши. В этом нет ничего страшного, правда? — ответила миссис Киркпатрик, немного резче, чем прежде, понимая, что ее ждут за пианино, и, беспокоясь о том, как бы побыстрее сбыть девочку с рук.

Молли постояла минуту, затем, посмотрев на нее, сказал тихо:

— Вы не будете так добры пойти со мной?

— Да, конечно, — ответила миссис Киркпатрик, понимая, что, согласившись, она быстрее покончит с этим делом. Поэтому она взяла Молли за руку и, проходя мимо группы гостей у пианино, улыбнулась и произнесла со своей милой учтивостью:

— Наша маленькая подруга робкая и скромная, и желает, чтобы я проводила ее к леди Камнор пожелать доброй ночи. Ее отец приехал за ней, и она уезжает.

Молли не знала, как это произошло, но, услышав эти слова, она выдернула свою руку из руки миссис Киркпатрик, и, шагая на шаг или два впереди, подошла к леди Камнор, величественной в пурпурном бархате, и, присев в реверансе, наподобие школьницы, сказала: