Жены и дочери

– Я не собиралась обижать вас, но я предполагала просто сделать намек Молли. Она поняла, что я имею ввиду.

– Уверяю вас, не поняла, — смело сказала Молли. — Не имею представления, что вы имели ввиду, если вы намекаете на нечто большее, чем сказали прямо, …что вы не желаете, чтобы я выходила замуж за кого-то с недобрым характером, и что, раз вы подруга мамы, вы помешаете мне выйти замуж за человека с плохим характером любыми средствами. Я не думаю выходить замуж. Я вообще ни за кого не хочу выходить замуж. Но если бы хотела, и он был бы нехорошим человеком, я бы поблагодарила вас за предупреждение.

– Я не буду настаивать на своем предупреждении, Молли. Я запрещу объявлять о предстоящем бракосочетании в церкви, если будет нужно, — сказала мисс Браунинг, отчасти убежденная в честности и искренности тех слов, что сказала Молли — правда, покраснев до корней волос, но, не сводя неподвижного взгляда с лица мисс Браунинг.

– Запрещайте! — ответила Молли.

– Ну что ж, я больше не скажу ни слова. Возможно, я ошиблась. Мы больше не будем об этом говорить. Но запомни, что я сказала, Молли; во всяком случае, в моих словах нет вреда. Мне жаль, если я задела ваши чувства, мисс Гибсон. Я думаю, вы постараетесь исполнить свой долг, как мачеха. Доброго утра. Прощаюсь с вами обеими, и да благословит вас Бог.

Если мисс Браунинг думала, что ее прощальное благословение восстановит мир в комнате, которую она покинула, она очень ошибалась. Миссис Гибсон воскликнула:

– Постараться исполнить мой долг! Я была бы очень обязана тебе, Молли, если бы ты позаботилась не вести себя подобным образом, дабы не навлекать на меня такое неуважение, которое я только что получила от мисс Браунинг.

– Но я не знаю, что заставило ее так говорить, мама, — ответила Молли.

– Я тоже не знаю, и мне это не интересно. Но я знаю, что со мной никогда не говорили, будто я пыталась исполнить свой долг… "исполнить"!

Всякому известно, что я исполнила его, и не нужно говорить об этом мне в лицо в такой грубой манере. Я настолько серьезно отношусь к своему долгу, что считаю, что о нем должно говорить только в церкви, и в подобных ей святых местах; а вовсе не обычной гостье, даже если она в юности была подругой твоей матери. Как будто я присматриваю за тобой не так, как присматриваю за Синтией! Ведь только вчера я поднялась в комнату Синтии и застала ее за чтением письма, которое она спешно отложила, как только я вошла, и я даже не спросила ее, от кого оно, а я уверена, я бы заставила тебя рассказать мне

На самом деле миссис Гибсон избегала любых конфликтов с Синтией, вполне уверенная в том, что в итоге она потерпит поражение. Тогда как Молли, как правило, скорее подчинялась, чем боролась.

Как раз в эту минуту вошла Синтия.

– В чем дело? — спросила она поспешно, видя, что произошло что-то неприятное.

– Молли что-то сделала, отчего эта дерзкая мисс Браунинг отчитала меня по поводу исполнения моего долга! Если бы твой бедный отец был жив, Синтия, со мной бы никто так не говорил. "Мачеха старается исполнить свой долг!" Так выразилась мисс Браунинг.

Любое упоминание об отце вызывало у Синтии желание иронизировать. Она снова спросила Молли, в чем дело.

Сама Молли занервничала, отвечая:

– Мисс Браунинг, похоже, считает, что я собираюсь выйти замуж за человека с ужасным характером…

– Ты, Молли? — спросила Синтия.

– Да…она как-то раньше говорила со мной… я подозреваю, она вбила себе в голову идею о мистере Престоне…

Синтия присела. Молли продолжила: — И она сказала, будто мама недостаточно присматривала за мной… я думаю, она была несколько раздражена…

– Не несколько, а очень… очень дерзка, — вставила миссис Гибсон, немного успокоенная тем, что Молли поняла ее обиду.

– Почему это взбрело ей в голову? — спросила Синтия очень тихо, беря в руки шитье.

– Я не знаю, — ответила ей мать, отвечая на вопрос по-своему. — Уверяю, я не всегда одобряла мистера Престона, но даже если она думала именно о нем, он намного более приятней, чем она. И я намного охотнее пригласила бы его в гости, чем ей подобную старую деву.

– Я не знала, что она думала именно о мистере Престоне, — сказала Молли. — Это было только предположение. Когда вы обе были в Лондоне она говорила о нем… я подумала, что она что-то услышала о нем и о тебе, Синтия.

Незаметно от матери, Синтия посмотрела на Молли, ее взгляд выражал запрет, а щеки пылали от ярости. Молли внезапно замолчала. После такого взгляда ее удивило то спокойствие, с которым Синтия сказала почти без задержки:

– В конце концов, то, что она намекала на мистера Престона, всего лишь твое предположение, поэтому, возможно, нам лучше не говорить больше о нем. А что касается ее совета, чтобы мама лучше присматривала за тобой, мисс Молли, я поручусь за твое хорошее поведение. И мама, и я знаем, что ты последний человек, способный на плохие поступки. А теперь давайте не будем больше об этом говорить. Я шла рассказать вам, что маленький сынишка Ханны Бранд сильно обжегся, и его сестра внизу просит старые холсты.

Миссис Гибсон была всегда добра к беднякам, она немедленно встала и отправилась в кладовую поискать требуемую ткань.

Синтия быстро повернулась к Молли.

– Молли, прошу, никогда не упоминай об отношениях между мной и мистером Престоном… ни маме, никому. Никогда! У меня есть причина…

не говори больше об этом ничего.

Миссис Гибсон вернулась в эту минуту, и Молли пришлось снова резко остановиться, не услышав признания Синтии. На этот раз она была не уверена, должна ли еще что-то рассказывать, и лишь уверена в том, что Синтия всерьез рассержена.

Пришло время, когда она узнает все.

[1] Британские эссеисты — авторы периодических публикаций 18 века, такие как Стил, Аддисон, Джонсон.

Глава XLII Гроза разражается

Осенние картины сменяли друг друга. Прошла золотая пора уборки хлеба, пешие прогулки по сжатым полям заменили прогулки в ореховые рощицы за орехами; начался сбор румяных фруктов в яблоневых садах среди радостных криков наблюдательной детворы; и вот наступили короткие дни великолепной, окрашенной в цвет тюльпанов последней поры осени. В округе царила тишина, разве что ее нарушали далекие выстрелы да шум куропаток, поднятых с полей.

Со времени неприятного разговора с мисс Браунинг дела в доме Гибсонов пошли в разлад. Синтия, казалось, держала каждого на расстоянии и особенно избегала любых разговоров наедине с Молли. Миссис Гибсон, по-прежнему лелеяла неприязнь к мисс Браунинг, и ее надзор за бедной девушкой стал почти невыносимым. «Где ты была, дитя?» «Кого ты видела?» «От кого было последнее письмо?» «Почему тебя так долго не было, если ты только пошла к такой-то?» — расспрашивала мачеха, словно Молли и в самом деле уличили в том, что она поддерживает какие-то тайные знакомства. Она отвечала на каждый заданный ей вопрос просто и правдиво, как совершенно невиновный человек; но расспросы невыносимо ее раздражали (хотя она разгадала их причину и знала, что они возникали совсем не из особых подозрений, а только для того, чтобы миссис Гибсон могла сказать, что она хорошо присматривает за своей падчерицей). Очень часто она вовсе не выходила из дома, потому, что вынуждена была рассказывать о своих планах на время прогулки, когда, возможно, у нее совсем не было планов, она только хотела прогуляться на воле и испытать удовольствие, наблюдая за ярким, торжественным увяданием года. Для Молли это было тяжелое время — живость и энергия покинули ее, оставив от стольких прежних радостей всего лишь оболочки. Ей казалось, что ее молодость исчезла, и это в девятнадцать лет! Синтия больше не была прежней, и, возможно, перемена в отношениях с ней не понравилась бы Роджеру. Мачеха казалась Молли почти доброй по сравнению с отдалившейся Синтией. Миссис Гибсон беспокоилась за нее и, разумеется, использовала всевозможные способы, чтобы наблюдать за падчерицей, но во всех других отношениях она оставалась прежней. Синтия казалась измученной заботами, хотя и не рассказывала о причинах своего беспокойства Молли. И тогда бедная девушка по доброте душевной стала винить себя в изменившемся поведении Синтии. Как сказала себе Молли: «Если мне так тяжело от постоянного беспокойства за Роджера и размышлений, где он, и как он, каково должно быть ей?»