Жены русских царей

Анастасия Романовна встретила супруга с весёлым лицом. Жизнь приучала её к лицемерию.

— А я собралась в поход на богомолье и ожидала только, как соизволит мой любый.

— Во главу похода возьми Сильвестра, а в охрану возьми Адашева и старшего рынду. Мне некогда.

Царица вовремя отошла к окну, иначе нахлынувшие слёзы пояснили бы многое её любимому, которому приходилось решать в это время вопрос: как ему быть с Глинским? Колокол-то упал недаром.

ГЛАВА V

Иоанн Васильевич продолжал томиться вопросами: какую беду предвещает падение колокола, с какой стороны её ждать? Со стороны бояр, орды, ляхов? На эти вопросы мог дать правдивый ответ только вещий псковской юродивый Николка Салос, пользовавшийся в красных рядах большим уважением. Псковитянки стояли горой за него, хотя мужская половина сильно подрывала к нему доверие. Особенно поносили его пьяницы. Не отличаясь и сами чистым обликом и исправной одеждой, пьяницы провозгласили громко Салоса кудластым, немытым и нечёсанным чучелом, от которого разит берлогой медведя после зимней лёжки. Упрекали его и за великое нахальство, за которое других исполосовали бы батожьём. А всё-таки лохмотья, которыми он кое-как прикрывал свою наготу, служили псковитянкам своего рода предметами поклонения. Усердие их подогревалось тяжеловесными и звонкими веригами.

Николка обитал, как тому и полагалось в то время, в пещере, вырытой в известковой скале на берегу реки Великой. Пещеру вырыли псковитянки одними своими ногтями, без помощи каких бы то ни было орудий. За три года неустанной работы, они изготовили довольно пространное логовище. Они же настояли впоследствии перед властями, когда Николка умер, похоронить его на паперти Гавриловской церкви, рядом с гробницей князя Довмонта. На этой паперти Николка при жизни юродствовал.

Его ореол ясновидца поддерживался исключительно тем, что он дерзил и перед знатными не меньше, чем перед мизинными людьми. У него установилось правило спрашивать при посещении его Иоанном Васильевичем: «Скольких задавил сегодня молоденцов? Душеньки их все по дороге на небо вспрянули, но прежде перебывали у меня с жалобами на твоё бессердечие!»

— Ну, правосудный, покайся! — чуть ли не вопил юродивый, когда Иоанн Васильевич встал теперь перед его логовищем. — На небе ведут книгу твоего жития, и уже гам записано, что ты уничтожил данные псковскими князьями судные грамоты, а своей не дал, поэтому наместники твои творят худо!

Видимо, громовая речь юродивого была не по душе Иоанну Васильевичу, но он ещё ни разу не стукнул посохом оземь. Юродивый продолжал своё обличительное слово.

— По младости ты и сам не знаешь на кого тебе опираться — на боярство или мизинных людей. Вот и теперь: первым делом побывал у первого в Московской земле душегуба, у нашего наместника, у Глинского, а чего ради? Вот сейчас провезли мимо меня убитого тобой зверя, а того не знаешь, что это не зверь был, а посланный с неба праведник. Оттуда Судьи небесные прислали праведника для твоего испытания: сколь ты есть кровожаден.

Иногда и псковитянки не дослушивали до конца речи юродивого, до того они были загадочны, что никто не мог добраться до их заветного смысла. Иоанну Васильевичу некогда было разбираться в речах Николки, и он внушительно стукнул оземь посохом.

— Ты мне лучше поведай...

— Знаю, знаю! — поторопился Николка обнаружить свои сверхъестественные дарования, — ты пришёл дознать, чего московской Руси ожидать от падения колокола? Чего ожидать? Доброты от тебя она не дождётся. Ещё ясновидец Марк сказал, что если твой родитель покинет жену из рода Сабуровых и женится на Глинской, то от этого брака последует ребёнок, который удивит весь мир своей лютостью.

Терпение Иоанна Васильевича кончалось. Ему хотелось стукнуть по голове юродивого железным наконечником посоха, но он удержался и перестал слушать его бредни.

— Приходи в Москву, там мы с тобой поговорим, приходи прямо к царским хоромам и скажи привратникам, что пришёл по моему велению, там тебя оденут и приведут в человеческий вид, а без того не смей показываться царице на глаза.

Но юродивый не унимался:

— Царский венец надел, учинил законный брак с девицей смиренномудрой и богобоязливой, и что же? Вместо богомолья и поклонов перед святынями отправился на рукопашный бой с праведником. Ох! Грозен ты будешь, царь Иоанн Васильевич, грозен!

Оставив Николку договаривать свою обличительную речь перед сгрудившимися псковитянками, царь велел направить его поезд в Москву и гнать коней во весь дух. Конные стрельцы едва успевали за его возком, колокольцы и бубенчики вызванивали и тарахтели во всю мочь, так что Москва услышала царский поезд прежде, чем показалась пыль по дороге. Впрочем, и на колокольнях не прозевали царский поезд.

Всё население царицыной половины было глубоко убеждено, что царь не замедлит появиться во дворце, где Анастасия Романовна так нуждалась в его ласковом слове. Со времени его отъезда она не знала ни минуты покоя и довольно наплакалась, припадая к плечам мамы. Однажды она даже выговорила чуть слышно: «Ничьей нет вины в моей горькой доле. Сама позарилась на величие царицы, вот теперь и лей горючие слёзы!» Вместо утешения мама могла только ответить: «Пойди, умойся святой водицей!»

Возле Кремля царский поезд раздвоился. Половина его со слугами направилась к дворцу, а другая половина, головная, повернула к Благовещению, куда поторопился и митрополит в сопровождении хора певчих. Молебен служили на ходу и только у самого колокола возгласили царю многие лета.

Осматривая погрузившийся в землю колокол, Иоанн Васильевич спросил у митрополита: — Что знаменует это загадочное падение? Нет ли какого коварства? Не сотворено ли это лихими людьми? Ведь он висел на железных перекладинах!

— Для Господнего гнева нет препонов, — отвечал митрополит, уставив смиренно очи в свою бороду. — Да как же Господу и не прогневаться, когда Его первое, можно сказать, во всём мире чадо идёт неправым путём.

— Обо мне говоришь? В чём же мой неправый путь?

— Про охоту вспомнил, а хождения к святыням будто не положено.

Иоанн Васильевич обвёл митрополита холодным взглядом и, не приняв благословения, велел везти себя к пещере Васи Блаженного.

Пещера, в которой ютился Вася, тоже юродивый во Христе и прослывший Блаженным, не раз видела такого превысокого гостя, как Иоанн Васильевич. Крестьянский сын, уроженец села Ельхова, проведший юность в сапожной мастерской, Вася обратился, благодаря женскому полу, в духовидца чуть ли не всей Московской земли. С молодых ногтей он слыл уже провидцем, и многие его предсказания сбывались.

Слава прозорливого Васи подкупила самого царя, который в критических случаях выспрашивал у него по секрету совета у «яко провидца сердец и мыслей человеческих». Ясновидец считал себя поэтому вправе беседовать с царём как равным себе и даже дерзить.

Встретив царя у входа в своё логово, Вася прикрыл глаза рукой, как бы от нестерпимого солнечного света, и потянул свою юродивую бредню: «Сицы, лацы, кулалацы...»

— Брысь! — оборвал его высокий гость, — бредни твои прибереги для купчих, у меня же есть серьёзное дело, но взойдём в твою ямину...

— Да вот я не разберу, кто пришёл: не то царь всея Руси Иоанн Васильевич, не то ордынец, доставивший из Орды басму ханской руки...

— Брысь, говорю тебе!

Стукнув посохом оземь, царь вошёл в пещеру юродивого и поневоле, чтобы не задохнуться, заговорил скороговоркой:

— Хочу знать, что говорят в народе о падении колокола с Благовещения. Буду слушать только одну правду.

— А Семиткину меня не передашь?

— Нет, да и самому Семиткину вскоре расчёт и крышка. Поборами начал промышлять; кому полагаются батоги, угощает скромненько розгачами. Есть у меня на примете... ну да это моё дело. Говори же, что знаменует падение колокола?