Жернова. 1918-1953. Книга девятая. В шаге от пропасти

– Сколько вас? Командиры есть?

– Человек сто пятьдесят. Из командиров никого нету, товарищ генерал. Был капитан, так он раненый, уехал вперед. Сами по себе идем. – И, зло усмехнувшись: – Христарадничаем.

– Где фронт переходили?

– У Климова Завода,

– Немцев видели?

– У Климова Завода, считай, никаких немцев нету. Одни заградотряды на мотоциклах и бронетранспортерах. А по шоссе много танков в эту сторону двигалось – это видели.

– А наши части там есть?

– Рота какая-то в окопах сидит, старший лейтенант командует. И тот не знает, что ему делать: дальше сидеть или отходить. Им винтовки и немецкие автоматы и отдали. Потому как у них одна винтовка на три человека. А больше никого не видели.

– Хорошо, сержант Чебрецов. Будете за старшего. Ведите людей в Малоярославец. А насчет того, что Красная армия говно, так в этом ты не прав. Ты и есть Красная армия, а себя уважать надо, иначе любая шавка укусить сможет. Вместе будем возрождать нашу армию, товарищ Чебрецов. Одни генералы ничего сделать не смогут, если у солдата нет ни воли к борьбе, ни любви к своему отечеству. Веди, Чебрецов, людей. Но не толпой, а чтобы видно было, что армия идет, а не говно плывет по дороге: народ на вас смотрит. Скажешь, что получил такой приказ от генерала армии Жукова. Бог даст, свидимся.

Повернулся, сел в машину, закрыл за собой дверь, нахохлился.

Лейтенант, все еще не отошедший от нанесенной обиды, произнес, чуть оборотившись назад:

– Этот Чебрецов, товарищ генерал армии, может, немецкий шпион…

– Никакой он не шпион, а просто озлобившийся человек, – возразил Жуков. – Тебя вот послали к такой матери, ты и то злобишься, а его, может, от самой границы гонят и бьют, и никакого просвета, и непонятно, почему так происходит. Тут кто угодно озлобится. А он и его товарищи шли, через немцев шли, с оружием. И дошли до своих, а своим до них никакого дела. Нет, не шпион этот Чебрецов: шпион, если он среди них и затесался, молчит, ему не с руки привлекать к себе внимание. А у этого вся душа нараспашку. Ему объясни по-человечески, что надо делать, и он костьми ляжет, а дело сделает. И я его не сужу, хотя он оскорбил командира и поносил армию и командование. За это под трибунал надо, а то и расстрелять на месте. Но не в данном случае.

И Жуков вспомнил Ленинград, какие разговоры ходили там в сентябре, когда немец, казалось, вот-вот ворвется в город, и не только среди рядовых красноармейцев и краснофлотцев, но и среди командного состава. Особенно в связи с тем, что имелся приказ минировать корабли Балтфлота. Среди флотских офицеров шли разговоры, что лучше пулю в лоб, чем своими руками уничтожать корабли, а еще лучше – выйти в море и погибнуть в сражении с вражескими кораблями. Иные обвиняли во всем бездарное командование…

Приказ на минирование кораблей подписывал Сталин, нарком военно-морского флота адмирал Кузнецов и сам Жуков, будучи еще начальником Генштаба, потому что, из Москвы глядючи, не было уверенности, что Ленинград выстоит. Но, оказавшись в Ленинграде, Жуков понял, что приказ вреден, ведет к поражению, поэтому сразу же приказал корабли разминировать, списать на берег экипажи, сформировать из них морскую пехоту, а корабельную артиллерию использовать для уничтожения наземных целей.

Вот и под Москвой, судя по всему, сложилась такая же обстановка – обстановка неуверенности, безответственности и паники. Все это придется ломать через колено и поворачивать на все сто восемьдесят градусов.

Машина катила по дороге, объезжая воронки от бомб, а Жуков вдруг подумал, как это плохо, когда у красноармейца, у солдата, нет никаких документов. Все равно ведь немец узнает, кто он, из какой части: не все выдержат допроса, а человека унижает, когда он ничего предъявить не может. Действительно, среди окруженцев могут быть и завербованные шпионы. И кто угодно. Хорошая легенда – и ни одно НКВД не подкопается. Надо будет при случае сказать Сталину, чтобы ввести красноармейские книжки, удостоверения или что-то похожее. У комсомольца – комсомольский билет, у партийца – партийный, у командира – удостоверение, а у беспартийного ничего. Унизительно, как ни крути.

Глава 17

– Перекусите, Георгий Константинович, – взмолился адъютант. – Второй день нормально не ели. Хотя бы вот чаю с бутербродами.

– Ладно, давай твои бутерброды.

Машины остановились на изъезженной дороге среди леса. Со стороны Калуги слышалась канонада, прерываемая тяжелыми ударами бомб: небо разъяснилось, и самолеты противника снова принялись за работу.

Жуков откусывал от бутерброда, жевал, запивал крепким чаем, таращился в карту. Если погода наладится, жди новых и более сильных ударов противника. Скудные сведения говорят, что основные танковые силы немецкое командование сосредоточило на флангах и будет пытаться, скорее всего, следуя своей излюбленной тактике, охватить Москву с юга и севера, замкнув кольцо на востоке. Но и в центре у него довольно сильная группировка войск и танковая группа генерала Гепнера, снятая из-под Ленинграда. Здесь тоже будут давить, стараясь сковать наши резервы и не позволить нам маневрировать ими по фронту. Если противник, захватит Вязьму и Ржев, то в его руках окажется железная дорога, по которой легче всего перебрасывать части и концентрировать их в нужных направлениях, снабжать их оружием и припасами. А у нас и перебрасывать пока нечего.

Со стороны Калуги несся мотоцикл с коляской, виляя на разбитой дороге, разбрызгивая воду многочисленных луж. Адъютант вперился в бинокль, охрана заклацала затворами автоматов.

Через минуту мотоцикл, весь залепленный грязью, остановился перед цепью охраны, с него соскочил человек в коже и мотоциклетных очках, приблизился к Жукову, кинул руку к шлему и произнес требовательно, как это делает большинство офицеров связи Генерального штаба:

– Товарищ генерал армии Жуков?

– Он самый, – ответил Жуков, но человек в коже продолжал молча смотреть на генерала, и Жуков достал из кармана удостоверение личности и протянул офицеру.

Тот быстро глянул, щелкнул каблуками грязных сапог, представился:

– Капитан Скворцов. Вам телефонограмма от начальника Генерального штаба. – И протянул серый пакет с пятью сургучными печатями.

Жуков вскрыл пакет, прочитал:

«Вам срочно надлежит быть штабе Западного фронта. Шапошников».

В штабе фронта Жукова соединили со Сталиным, и тот, выслушав сообщение генерала о положении дел, передал приказ ГКО о назначении его, Жукова, командующим Западным фронтом, в состав которого включены Резервный и Брянский фронты, Можайская линия обороны.

– Берите немедленно все в свои руки, – велел Сталин, – и командуйте. На Можайскую линию обороны выделяются из резервов Ставки четырнадцать стрелковых дивизий, шестнадцать танковых бригад, до сорока артиллерийских полков. Со временем подойдут и другие части. Главное – остановить немцев. В ближайшие дни представьте в Ставку план обороны Москвы. На всякий случай – и план отхода войск за Москву. Надо рассчитывать на худшее. Но учтите, что за Москву мы должны драться до последнего. Что касается выделения Калининского фронта из состава Западного, Ставка рассмотрела это ваше предложение и утвердила. Кого предлагаете назначить командующим фронтом?

– Конева.

– Конева? Да этот ваш Конев еще ни одного боя не выиграл. К тому же комиссия ГКО вынесла постановление о его аресте и придании суду военного трибунала.

– Но кроме Конева поставить некого, товарищ Сталин, – не сдавался Жуков. – А Конев получил кое-какую практику командования фронтом, надеюсь, в дальнейшем учтет свои ошибки. Я решительно настаиваю на Коневе.

Сталин долго молчал, затем все-таки согласился:

– Ладно, пусть будет Конев. Под вашу ответственность.