Жернова. 1918-1953. Книга восьмая. Вторжение

– Пока мы построим переправу, нас с тобой поставят к стенке за неисполнение приказа! – вспылил Трегубов. – Или разбомбят. Да и снарядов у артиллеристов не хватит, чтобы прикрывать строительство переправы.

– Пусть лучше нас двоих поставят к стенке, чем мы с тобой поставим к стенке весь полк. А пока отвести танки к садам и там их замаскировать. Иначе немецкая авиация оставит от нас рожки да ножки.

– Чепуху ты городишь, Гаврилов. Если бы я тебя не знал, то решил бы, что ты… А впрочем, пусть будет по-твоему. Как говорится, черт не выдаст, свинья не съест. Тогда так: ты займись пехотой. Ты прав: роты для обходного маневра и удара по селу хватит. А я всем остальным.

Едва были отданы соответствующие приказы, как Трегубова вызвали на наблюдательный пункт дивизии. А там распоряжался все тот же член военного Совета корпуса бригадный комиссар Попель. Трегубов только начал докладывать о предполагаемых действиях своего полка, как Попель вскочил и, лапая рукой кобуру пистолета, заорал:

– Да я вас, подполковник, расстреляю сейчас собственной рукой за неисполнение приказа командования! Марш к своему полку! Немедленно атаковать всеми силами и в течение часа захватить село. Не-ме-длен-но… мать вашу так и растак! Кру-у-гом! К своему полку… бегом ма-аршшш!

Подполковник Трегубов вздернул голову, повернулся кругом и покинул НП дивизии. Его жгла обида на дивизионного комиссара Попеля, но более всего досада на своего начальника штаба: насоветовал, а отдуваться командиру полка.

Он развернул танки веером и сам повел их в атаку. Забираясь в люк «тридцатьчетверки», увидел дивизионного комиссара Попеля, выбирающегося из штабного бронеавтомобиля. А рядом с ним начальника особого отдела.

На подходе к речушке первые же машины провалились в топь и сели на днища. Только тогда немцы открыли огонь из пушек и минометов. Танки воют, разбрызгивая гусеницами жидкую грязь, все глубже погружаясь в трясину. Остальные задом полезли наверх, огрызаясь огнем из пушек.

Снова заухали гаубицы капитана Ершова.

Пришлось отойти в сады, оставив полтора десятка танков в трясине.

Налетели «юнкерсы». С воем и визгом кидались вниз, ссыпая мелкие бомбы. Снизу по ним стреляли из всего, из чего можно: из винтовок, ручных пулеметов, даже из танковых пушек. Один врезался в землю. Остальные, опорожнившись, ушли.

И тогда стали слышны выстрелы на правом фланге, – там, где яблоневые сады подступали к самому селу. Это рота, посланная в обход Гавриловым, атаковала немцев с тыла. Саперы кинулись к мосту, неся на плечах бревна от разобранного сарая. Две танкетки сумели миновать старый мост, вслед за ними пошла пехота. Третья танкетка застряла в проломе. Артиллеристам удалось сбить колокольню. Под прикрытием артогня и дымовой завесы саперы рядом с деревянным мостом наводили переправу. По ней еще несколько танков переправились на ту сторону. Ворвались в село. Немцев нет: удрали. Но не все. Захватили двоих, спрятавшихся в сарае. Допросили. Оказалось, что оборону держала одна пехотная рота, противотанковая и минометная батареи. Всего-навсего. Трегубов зубами скрипнул от досады. «Тридцатьчетверки» стальными тросами тащили из трясины застрявшие в ней танки.

Попеля нигде не было видно.

Дальше дело завертелось веселее. Дивизия перла почти до самого Луцка, сметая все на своем пути, стараясь держаться как можно ближе к противнику, чтобы затруднить работу его авиации. С немецкими танками почти не встречались. Зато то и дело натыкались на противотанковую артиллерию, подавить которую удавалось ценой огромных потерь. Но, не доходя Луцка, дивизия встала: закончилось горючее. Да и боеприпасы тоже подошли к концу: осталось по десятку снарядов на танк, по одному диску на пулемет. Но что еще хуже – дивизия осталась без пехоты и артиллерии: и те и другие в результате действия авиации противника практически лишились своего транспорта.

Подполковник Трегубов приказал слить горючее в несколько танков, с их помощью развел машины под прикрытие деревьев, приказав их закопать в землю и замаскировать, создав таким образом круговую оборону. Вскоре появились немецкие танки. Они ударили во фланг корпусу, отрезав левофланговую дивизию. Но немцы дорого заплатили за попытку нахрапом раздавить неподвижные танки. Их подпустили вплотную, буквально на пятьдесят-сто метров, чтобы бить наверняка. И только тогда открыли огонь. И как же они красиво горели, как же они метались под кинжальным огнем, пытаясь вырваться из неожиданной для них ловушки.

Увы, снарядов хватило на час боя. Подвоза никакого. Да и откуда, если все тыловые дороги блокировала немецкая авиация? Она и довершила разгром. И дивизии не стало.

Лишь немногие вырвались из огненного кольца пешим порядком, взорвав свои танки и бронемашины. Среди вырвавшихся не оказалось ни подполковника Трегубова, ни майора Павла Михайловича Ершова. Остатки полка вывел к своим начальник штаба полка капитан Гаврилов.

То же самое случилось и с другими дивизиями Восьмого мехкорпуса. Потеряв половину машин при прорыве хорошо организованной противотанковой обороны немцев, мехкорпус наконец-то схлестнулся с их танками. Эти встречные бои показали, что наши командиры не умеют маневрировать на поле боя, что каждое танковое подразделение действует в строго очерченных приказом границах, и если какое-то из них попадает в трудное положение, рассчитывать на помощь соседей не может, зачастую по причине отсутствия радиосвязи и боязни отступить от начальной установки на ведение боя. Поэтому каждый полк дрался сам по себе, артиллерия – сама по себе и часто без пехотного прикрытия. А вскоре танки встали, израсходовав горючее, встали где попало и как попало, подвергаясь беспрерывным атакам немецких самолетов. Своих же самолетов в небе видно не было.

И все же слабо организованное наступление Восьмого мехкорпуса остановило продвижение немцев на киевском направлении, заставив их бросить ему навстречу свои передовые части. И только тогда, когда от мехкорпуса не осталось ничего, подошли еще два наших мехкорпуса. И тоже с застрявшими где-то в тылу цистернами с горючим и машинами с боеприпасами. Были они, вместе взятые, значительно слабее Восьмого, но задачи перед ними ставились те же самые. И с ними повторилось то же самое, что и с Восьмым. Ценой гибели этих корпусов войскам Юго-Западного фронта удалось не только избежать окружения, но и навязать противнику встречные бои.

Жуков этими боями не командовал: он к тому времени вернулся – по вызову Сталина – в Москву.

А немцы долго не убирали русские танки, во множестве замершие вдоль дорог и среди полей, застрявшие в болотах, не отмеченных на картах. Их фотографировали хроникеры всех европейских газет и кино, мимо них бесконечным потоком двигались маршевые роты и батальоны, тыловые части, и это вселяло в многоязычную массу всеевропейского воинства уверенность, что война против большевистской России закончится быстро и каждый из них сможет получить в этих благодатных краях свой кусок земли с безропотными рабами из унтерменшей.

За пять дней боев выяснилось, что главное направление удара немцев не Украина, как предполагалось, а Москва и Ленинград. А тот факт, что начальник Генштаба своими действиями способствовал сдерживанию немецкого наступления на Юго-Западном фронте, вернул ему доверие Сталина.

Что касается жертв, принесенных для этого, так их никто и не считал.

Конец двадцать восьмой части

Часть 29

Глава 1

Алексею Петровичу Задонову позвонили утром 23-го июня из газеты «Правда», когда война шла уже второй день, и сообщили, что он включен в штат редакции в качестве её военного корреспондента и должен 25-го явиться к главному редактору для получения задания.

– Если у вас возникнет необходимость отлучиться из дому, оставьте ваши координаты, – произнес категорически басовитый голос, и тотчас же прозвучал отбой.

«Так, – сказал себе Алексей Петрович, положив трубку. И еще раз повторил: – Та-ак, значит», – не придавая своим словам никакого смысла, но чувствуя себя растерянным, подавленным и даже обиженным. Он еще как следует не проснулся после ночного бдения над рукописью романа, голова была пуста, казалось, что в ней что-то настойчиво и прерывисто звенит, как звенит пустое оцинкованное ведро, опускаясь в бездну глубокого колодца, ударяясь о его стенки. Но более всего пустота и звон были следствием категорического тона. Еще оттого, что не спросили и не посоветовались с ним, решив все за него. Оттого, наконец, что Алексей Петрович не представлял себя на фронте, не знал, что он там будет делать и о чем писать. Его опыт военного корреспондента во время финской кампании ничего не прибавил к тому опыту, что он имел как корреспондент сугубо гражданский. Более того, ни один из репортажей, отосланных им в политуправление армии, так и не увидел света, и никто ему не объяснил, чем они не угодили политорганам и цензуре.