Жертва мистификации

— А шептаться в обществе некрасиво, — ревниво проговорила Люсева. Из её рук уплывал к другой настоящий «иностранец». Здесь запсихуешь! Верно?

Не удостоив хозяйку ответом, Дмитрий взял Элеонору под руку, развернул к двери, сказал решительно:

— Пойдем! — они направились к двери.

— Густав! Куда же вы? — капризно прокричала им вслед Люсева.

— Айн момент, мадам, — обернулся Беркутов и сделал хозяйке ручкой. Похоже, он сильно достал эту Лукрецию сексуальной политики правительства.

— Так ты что, действительно «косил» под иностранца? — удивленно спросила Кравцова. Она уже опомнилась и стала сама собой — циничной и грубой алкоголичкой с выгорившем напрочь внутренним содержанием, опусташенной и ко всему равнодушной, кроме мужиков, виски, хереса и американских сигарет. Они вышли за ограду и медленно пошли по улице.

— Имею честь представиться... Ты кто сейчас? Мадам? Мадмуазель?

— Мадмуазель.

— Имею честь представиться, мадмуазель. Густав Любке, поборник свободы, демократии и относительного равенства сексуальных меньшинств.

— Ну ты даешь! — рассмеялась Элеонора. — Как пожиывает Светлана?

Со Светланой Дмитрий познакомился как раз в доме Кравцовых. Она работала у них домоуправительницей.

— А что ей сделается. Цветет и пахнет.

— Завидую я ей.

— Нашла чему завидовать.

— Нет, правда. Хороший ты мужик. Надежный. А то, что с прибабахами, так это даже хорошо. Ты все ещё частным сыщиком работаешь?

— Нет. В ментовке пашу. Я же говорил.

— А у нас в клубе тебя что заинтересовало?

Зная характер Кравцовой, Беркутов решил говорить с ней начистоту. Она либо откажется говорить совсем, либо скажет правду.

— Про убийство Звонаревой слышала?

— Еще бы не слшшать. У нас в Поселке в последнее время об этом только и говорят.

— Ты её хорошо знала?

— Конечно. Она ведь состояла в нашем клубе любительниц потрахаться.

— Откровенно, но по существу верно, — по достоинству оценил Дмитрий эту информацию. — У неё был постоянный мужчина?

— Да, — кивнул Элеонора. — В последнее время она путалась с писателем.

Беркутова будто током ударило. Есть!

— Вот как?! Я так и предполагал. Могу даже назвать его фамилию. Это Олег Николаевич Пригода. Угадал?

— Какой ещё Пригода, — возроазила Элеонора. — Это Игорь Студенцов. Здесь же живет, чуть ниже.

И Беркутов понял, отчего после встречи с веселой вдовой у него появилось ощущение, что та его в чем-то надула. Она его пыталась пустить по ложному следу. Точно. Но выидно недостаточно хорошо разыграла возмущение, чем и поселила в его душе сомнения. Вот и верь после этого женщинам.

— Студенцов? Так он же, по моему, старый, как пень.

— Нет. Тот был его отцом.

— А почему был?

— Он погиб вместе с женой в позапрошлом году. А этот молодой. Шикарный мужик. До сих пор не пойму, чем его привлекла эта «корова».

— И долго он с ней?

— Да пару месяцев, пожалуй.

— Ты знаешь, где он живет?

— Знаю.

— Покажешь?

Элеонора пожала плечами.

— Отчего не показать. Пойдем.

Они прошли лесом и через десять минут вырулили на улицу, где, в основном, были скромные бревенчатые дома, ни в какое сравнение не идущие с особняками и коттеджами новых русских. Улица была пустынна.

— Эти дома принадлежали раньше писательской организации, — пояснила Элеонора. — А вон тот, — она указала на довольно большой дом с мансардой, скрытый от посторонних взглядов высоким забором и железными воротами, — и есть дом Студенцова, доставшийся ему по наследству.

«А не здесь ли прячут Козицину? — подумал Дмитрий. — Место очень подходящее».

— Он что, постоянно здесь живет?

— Нет, конечно. У него есть квартира в городе. Но в последнее время я его часто встречаю в поселке.

— А что он пишет?

— Шут его знает, — пожала плечами Кравцова. — Я книг не читаю.

— Ты этим вроде как бравируешь?

— Какое там. Скорее скорблю.

Дмитрий проводил Элеонору до коттеджа Люсевой, где распрощался, сел в Мутанта, позвонил Рокотову домой и сообщил все, что ему стало известно. После довольно продолжительной паузы Рокотов спросил:

— Так ты считаешь, что Светлану там держат?

— Предполагаю, господин полковник. Это пока лишь рабочая версия, нуждающася в проверке.

— Ну да... И что собираешься делать?

— Хочу понаблюдать за домом.

— Одобряю. Только, прошу, делай это крайне осторожно. Любой наш неверный шаг может дорого стоить Козициной.

— Обижаете, гражданин начальник. Ученого учить — только портить.

— Ну-ну. Ты от скромности не умрешь.

— И не надейтесь.

— Я тебе пришлю ребят и на всякий случай группу захвата.

— Хорошо. Я позвоню позже. А пока сам определюсь на местности.

— Удачи тебе, Дмитрий Константинович.

У Беркутова появилась редкая возможность послать начальство без последствий для своей карьеры. И он её не упустил.

— К черту! — ответил и направил своего «Мутанта» на улицу Тихую, где в одном из домов вполне вероятно томится его боевой товарищ Светлана Козицина.

Глава седьмая: Спасенный оптимизм.

У каждого человека, наверное, есть свой запас прочности. Он не беспределен. Нет. Даже у отчаянных оптимистов он заканчивается. И тогда они ломаются. Это Сергей Иванов ощутил на себе. Впервые он стал думать об отставке, как о наилучшем для себя варианте. Хватит, навоевался. Накушался этой самой борьбы по самую маковку. И главное — были бы хоть какие-то результаты. Чем больше воюет, тем больше у него появляется новых оппонентов. Это какая-то цепная неуправляемая реакция. Его страну, да и всю планету с симпатичным названием Земля, поразила ржавчина и, кажется, нет уже от этой напасти никакого спасения. Еще чуть-чуть и лопнет она по меридианам-шпангоутам, развалится на части и вместе с бедными людскими душами разлетится, расстает в бесконечном космосе. И останется после неё лишь безобразная дыра, напоминающая другим цивилизациям, до какой же степени беспечны и недалеки были люди. Как же тошно на душе! Так тошно. что хочется задрать голову и завыть от тоски и безысходности, прокричать в синеющую даль громкое «СОС!» Да он бы и закричал, завопил. заорал во всю ивановскую, если бы был уверен, что его кто-то услышит. Но не похоже, чтобы кто-то помог. Бог?! Какой ещё к черту бог? Нету его. Тютя. Бог — это коварная задумка дьявола, чтобы подчинить порядочных людей, воспитать в них покорность, завладеть их душами. Ага. Бог давно обслуживает негодяев, давно служит им верой и правдой.

И потом, почему он, Иванов, всю жизнь должен быть «паровозом», переть в гору тяжелый состав в любую погоду и в любое время года, лишь с временными остановками под названием «Вера», «Надежда», «Любовь», когда другие сидят в уютных вагончиках, свесив с полок ножки, кушают кофе и ведут нескончаемые беседы о смысле земного существования? Он тоже хочет, не двужильный. А то, если так дальше пойдет, он скоро превратиться в старого и скучного зануду. Деградирует, сопьется и бесприютными хмельными вечерами будет рассказывать друзьям-собутыльникам каким классным он был следователем, как забойно воевал с мафией. А по утрам будет маятся похмельем и отсутствием денег. Так будет. Все к тому идет.