Жестко и угрюмо

Установился вечер.

Французскую сигарету — подарок Ржанского — Семен курить не стал, заложил за ухо бережно.

— Когда будут снимать фильм, — сказал он, — потребуй для меня роль. Третьего уголовника в пятом ряду. Во ВГИКе мне все говорили, что я фактурный.

Шли пологим спуском с Ленинских гор по Мосфильмовской улице. Москва открылась навстречу, как толстый подробный роман. Светились строчки окон; за каждой буквой — чьи-то нервы. Поворот реки, купола Новодевичьего, увесистые дома, плавные арки мостов, разнонаправленное скольжение автомобильных огней, химические цвета реклам, сырой весенний ветер — читай дальше, человек, у этой книги нет счастливого конца; вообще никакого нет.

Самые лучшие сюжеты не имеют финала.

— Зря мы пришли к нему пьяные, — сказал я.

— Чепуха, — ответил Семен. — Пьяного понять легче. Этот малый, режиссер, был трезвый, и я его совсем не понял. Чего хотел? Зачем тебя позвал? На кой черт ему твоя книга?

— Он же сказал — заработать хочет.

— Нет. Он не за деньги рубится. Он мечтает прогреметь. По нему видно.

— Еще прогремит, — сказал я.

— Неважно, — сказал Семен. — Слава, деньги, успех — все неважно.

Будет кино, не будет — тоже неважно. Для меня фильм уже снят. Я вижу, как зрители покупают билеты. Я вижу афишу. Там нет твоего имени… Там чьи-то другие имена, крупными буквами… Лица каких-то актеров…

В главной роли какой-нибудь плечистый педераст… Я вижу титры… Первый акт, второй акт… Третий… Все на три аккорда, как в блатной песенке… Там мало общего с твоей книгой… Никакой жести, все гладенько, ровненько… Но это тоже неважно… Важно, что мы до них докричались… И сейчас я счастлив…

Так счастлив, что даже не опьянел… Счастье — это ведь совсем трезвое состояние…

Семен достал из-за уха французскую сигарету, отломил фильтр и закурил.

Фильм так и не был снят.

С тех пор прошло десять лет. Я написал еще десять книг. Ни одна из них не заинтересовала кинематографистов; они говорили, что мои истории слишком жесткие и угрюмые.