Жестокие игры II

Правда, мне его было мало. И я продолжил.

А моя зефирка потом ходила довольная, поглядывала на меня, думая, что не вижу этого, закусывала губку и улыбалась так, будто украла конфетку и не попалась.

Красть «конфетку» ей понравилось, а я был доволен, что она раскрывалась только со мной и только для меня. Наблюдал, как изучает свою сексуальность. Как-то даже застал ее, когда она ласкала себя пальчиками, извиваясь на постели и постанывая. Прикрыл тихо дверь и ушел в гостиную. Девочка сравнивала свои ощущения от секса со мной и наедине с собой. И я выиграл тот раунд – она вышла из комнаты возбужденная и сама отдалась в мои руки со словами «Ты лучше». И я это доказал, вбил в нее членом, зашлифовал языком и заставил выкрикнуть в момент каждого оргазма.

Шагнул с балкона в комнату, пнул за собой дверь, чтобы закрылась, сел на диван и откинулся на спинку, поддерживая мою горячую девочку под попку одной рукой, и стиснул грудь другой, захватив губами маленький сосок. Просто балдел от того, какой он нежный и сладковатый, какая бархатная кожа на груди и шелковая на ареоле. Сам себе завидовал и насытиться ощущениями и эмоциями был не в состоянии – жадно хапал и хранил все оттенки чувств, каждое прикосновение, каждый ее взгляд.

Я совершенно точно безумец.

– Мари-ина-а… – простонал, когда выпустила из себя член и, стоя надо мной на корточках, массировала его ладошкой. Она закусила губку и лукаво смотрела на меня из-под полуопущенных ресниц. – Что, моя сладкая… что ты хочешь? – притянул к себе ее за шею, лоб в лоб, взгляд в глаза, шепот в губы.

– Чтобы ты сделал мне… стыдно, – зажмурилась.

Она все еще стеснялась слишком открытых поз, и когда я смотрел на то, как член входит в ее тесную щелочку. Порочная и все еще невинная. Моя. Любимая.

Без слов унес ее в спальню, скинул халат и снял с нее футболку. Желание моей принцессы – нерушимый закон. А мне сегодня хотелось запечатлеть совсем другие картины в памяти, не те, что снились.

Развел ножки моей красавицы широко. Она там блестела от влаги, но ее половые губки были закрыты, скрывая розовую сердцевинку от взгляда, и напоминали бутон тюльпана. Покрыл живот и ножки поцелуями, подбираясь к нежной мякоти, провел языком между складочек, задержав его на клиторе. Марина отзывчиво застонала и запустила пальцы мне в волосы – аж до мурашек по хребту, потянула голову к себе ближе, подалась навстречу, еще сильнее раскрываясь. Так эротично и уязвимо.

Раскрыл пальцами налившуюся плоть и вылизал бутончик изнутри, посасывая упругий бугорок, вызывая у моей девочки стоны. Вход во влагалище пульсировал, чуть приоткрываясь, по персиковой коже пробежалась рябь мурашек. Обвел кончиком языка дырочку и вонзил его внутрь, пальцами нежно растирая влагу по половым губкам и клитору.

Маришка застонала и поднялась на локтях, я поднял глаза на ее затуманенные. Трахал языком и держал взглядом, пока не почувствовал, как мне в рот потек терпко-сладкий оргазм. Моя девочка стонала от удовольствия. Когда затихла, поднялся на колени и развел ноги еще шире, подтянул ее на себя, еще трепетавшую, направил член в мокрую дырочку, соединив «борта».

Смотрел на то, как скользит толстый, длинный ствол, раскачивал «лодочку», сложенную из наших ног, и иногда вскидывал взгляд на лицо Маришки. Она ловила его и сразу же краснела, а я медленно соскальзывал по ее телу к нашей тесной сцепке и тащил за собой и ее взгляд тоже. Набирал ритм, вбивался, как гвоздь, до упора, рывками дергая на себя бедра моей девочки.

– Ты… красивая… – сообщал стомиллионный раз, пальцем проводя по раскрывшимся на члене гладким складочкам.

И Маришка дрожала всем телом от откровенности, от бесстыдства, от моего восхищения, от наслаждения, которое дарил ей и испытывал сам. Хотелось взять ее по-животному неуправляемо, спустить себя с тормозов, и я перевернул ее на живот, снова широко развел ножки и вбивал членом в постель, лаская клитор. Рычал, расслабив ягодицы и бедра, давая собраться махровому комку, прокатиться щекотно от основания до кончика члена и выпорхнуть в красивую мокрую дырочку струей, размазать ее по гладким тесным стеночкам и вытрахать все возбуждение до искр из глаз под ее длинные стоны от нового оргазма.

– Маринка… – терся носом о ее вспотевшую шею под волосами, – я люблю тебя так, что сам себя боюсь… – шептал, потому что грудь разламывало от нежности. – На разрыв просто… Как я жил без тебя, не понимаю…

Она потерлась попкой о мои бедра и перевернулась подо мной, обняла крепко, прильнула всем горячим телом и губами к губам:

– У меня мурашки бегут по сердцу и в животе, когда ты так говоришь, – смотрела в глаза серьезно. – Я чувствую, как ты меня любишь, и иногда не верю, что это правда…

– Правда, Маришка. У меня в груди при виде тебя все дрожит, а когда тебя нет рядом, так скребется, что думать не могу ни о чем, только о тебе. Я хочу тебя всем собой каждую минуту…

Не понимал, почему мне нужно было высказаться именно сейчас, что-то горело в солнечном сплетении, что-то тревожило, как ни хотели мы оба, чтобы я забыл чертов кошмар. И я говорил и говорил, удивляясь, откуда знал столько этих слов.

– …только твой, не могу без тебя дышать – и это не фигурально, это по-настоящему… Слышишь, Марин? Я только твой, только для тебя, помни это.

– Ты как будто прощаешься… – тяжело сглотнула она, и в глазах загорелся испуг. – Что-то случилось? Ты что-то не говоришь мне, да?

Напугал, идиот. Хотя теперь и сам испытывал как-то странный иррациональный страх, как олень, почуявший, что его уже назначила жертвой стая гиен.

– Нет, зефирка моя, я приношу тебе клятву верности и любви, – целовал ее, а самого трясло от беспокойства все сильнее. – Не хочу и не могу ждать до свадьбы. Я люблю тебя, всю жизнь буду любить. Буду верным мужем и защитником… Ты – моя. Я – только твой, Мариш… – смотрел глаза отчаянно, записывая ей все, что говорю, сразу в матрицу. – Слышишь, Марин? Только твой…

– Я… – задохнулась почему-то, смотрела широко распахнутыми глазищами прямо в душу, – я знаю, люблю тебя… Виталь, – жалобно прозвучало мое имя. – Ты меня пугаешь…

Я прижал любимую девочку к себе и повернулся на бок, укутав ее собой и одеялом.

До звонка будильника оставалось полчаса. И я больше не хотел ничего говорить, хотел просто чувствовать ее, защищать, держать в руках и никуда сегодня не отпускать.

Почему-то сегодня – особенно.

***

– Звони мне, когда захочешь и по любому поводу, ладно? – казалось, сказал это спокойно, а в груди тряслась паника. – Я приеду через три-четыре часа. Никуда не уходи из универа. – Черт, что я несу! Сам извелся от дурного предчувствия и ее накручивал. – Люблю тебя. Помнишь? – голосом потребовал ответа.

– Помню, – улыбнулась, наклонилась, чтобы подставить губы под поцелуй.

Чмокнул ее и с трудом отпустил. Каждый ее шаг к лестнице главного корпуса крошил мою выдержку. Сцепив зубы, я перебрался на переднее сиденье, когда за ней закрылась массивная парадная дверь.

– Громила, ты сам на себя не похож – белый весь, как будто смерть увидел, – заметил Дим и тронул машину с места. – Случилось что-то?

– Нет, но… кошмары замучили.

Белый весь… Я и сам это видел, когда брился. Ноги и руки похолодели, даже губы обесцветились от того, что кровь вся из конечностей отхлынула и собралась беспокойным сгустком, студенистыми волнами обволакивающим внутренности мерзким беспомощным страхом. Разница температур в одном теле вызывала то морозную дрожь, то испарину на лбу и вдоль хребта . Меня штормило нешуточно.