Жестокие игры

— А где Дори? — спрашиваю я.

— Играет, — фыркает Элизабет. — Само собой. А мне приходится работать.

Я не совсем понимаю, почему она считает работой то, что провожает меня на утес, но все равно я ей благодарна. Я также не могу представить Дори-Мод, делающую ставки на лошадей. То есть не представляю, насколько она могла быть этим увлечена, чтобы заслужить это «само собой», брошенное Элизабет. Я изо всех сил стараюсь вообразить Дори-Мод в лавке мясника, делающей ставку, но вижу ее только в «Черноглазой красотке», не более того. И в моем воображении она чувствует себя там гораздо лучше, чем я, и спокойно подходит к стойке, как мужчина.

Элизабет прикрикивает на меня, чтобы я наконец очнулась, и уверенно тащит сквозь толпу к вершине утеса. Лишь через несколько долгих минут она останавливается и уточняет направление. Но я уже вижу: мы попали туда, куда надо. Потому что замечаю в бурлящей толпе неподвижную фигуру: это Шон Кендрик. Он в темной одежде, лицо у него мрачное, и он смотрит куда-то в ночь, в сторону моря, явно чего-то ожидая.

— Пришли, — говорю я.

— Нет, — возражает Элизабет, проследив за моим взглядом. — Тебе не сюда нужно. Думаю, бега и без того достаточно опасны. В эту сторону.

Шон поворачивает голову как раз в тот момент, когда Элизабет дергает меня в противоположную сторону, и наши взгляды встречаются. В его глазах я вижу что-то пронзительное и беззащитное, но тут же вынуждена посмотреть себе под ноги, чтобы не упасть.

Финн болтается рядом со мной, спрятав руки в карманы от холода. Он меланхолически посматривает на Элизабет.

Я чуть поворачиваю голову и шепчу ему:

— Можно подумать, гонки уже начались и Элизабет хочет всех обогнать.

Финн улыбается одними глазами. А потом Элизабет резко останавливается.

— Вот, — говорит она. — Здесь.

Мы подошли к третьему костру, перед которым лежит огромный плоский камень, обрызганный и исполосованный чем-то коричневым. Я не сразу понимаю, что именно нижу. Это старая-престарая кровь, она покрывает здесь все камни. Лицо Финна мучительно кривится. Вокруг камня бродит множество людей, они ждут точно так же, как Шон, и теперь я узнаю кое-кого из наездников: доктора Халзала, Томми Фалька, Мэтта Малверна… Еще здесь Ян Прайвит. Некоторые переговариваются между собой и смеются — они здесь не в первый раз, и им уже все знакомо. Мне вдруг становится не по себе.

— Откуда эта кровь? — шепотом спрашиваю я у Элизабет.

— Ох уж мне эти сопляки… — отвечает она.

Тут Элизабет замечает, что на нее смотрит Ян Прайвит, и скалит зубы. Правда, у меня и мысли нет о том, что она пыталась изобразить улыбку.

Схватив меня за плечи, Элизабет заслоняется мной, как щитом.

— Это наездники. Ты тоже пойдешь туда и прольешь кровь, показывая этим, что участвуешь в бегах.

Я смотрю на скалу. Крови здесь столько, что наездники не могли бы пролить ее даже за много лет.

На камень взбирается какой-то мужчина. Я узнаю в нем Фрэнка Итона, давнего знакомца моего отца. На Итоне один из тех странных традиционных шарфов, которые так любят покупать туристы, — он перекинут через плечо и заколот на бедре и выглядит невероятно глупо в сочетании с вельветовыми штанами. Традиционные костюмы у меня почему-то ассоциируются с запахом пота, и Итон выглядит так, что вряд ли мои впечатления изменятся. Держа в руках маленькую чашку, он кричит, обращаясь к толпе, теперь немного притихшей:

— Мне выпало говорить за того человека, который не будет скакать.

Итон наклоняет чашку, и кровь выплескивается на камень у его ног. Итон не отступает назад, и потому капли крови попадают ему на штаны. Не думаю, что его это сильно заботит.

— Наездник без имени, — говорит Итон. — Лошадь без клички. Его кровь.

— Овечья это кровь, — бормочет Элизабет. — Или, может быть, лошадиная. Не помню.

— Что за варварство! — Я ошеломлена и напугана.

У Финна такой вид, словно его вот-вот вырвет.

Элизабет передергивает плечом. Ян Прайвит видит это.

— Пятьдесят лет назад здесь убили некоего человека, точно так же, как каждый год до того. Человека, который не будет скакать.

— Зачем? Почему? — резко спрашиваю я.

Элизабет говорит скучающим голосом; наверное, ее ответ вполне соответствует истине, только ей совсем не хочется эту истину знать.

— Потому что мужчинам нравится убивать. Хорошо, что это прекратилось. Тебе лучше держаться подальше от мужчин.

— Потому что, — перебивает ее голос, который я мгновенно узнаю, — если ты напоишь остров кровью до начала бегов, он, может быть, не заберет так много крови во время состязаний.

Элизабет с мрачным видом оборачивается к Пег Грэттон. Я смотрю на Пег, моргая: ее трудно узнать в необычном, сложном головном уборе. Он похож на одну из тех пугливых птиц, смешно названных топориками, которых можно иногда увидеть на островах: большой остроконечный козырек изображает клюв, веревочные желтые косы, отходящие от него вверх над ушами, похожи на длинные рога. Я пытаюсь рассмотреть светлые волосы Пег, но они надежно скрыты под тканью странной шляпы.

— Не жди доброжелательной встречи, Пак, — говорит мне Пег Грэттон, как будто Элизабет здесь нет. — Большинство из этих людей уверены, что женщина на пляже — не к добру. Так что им не в радость увидеть тебя.

Я крепко сжимаю губы.

— А мне и не нужна их доброжелательность. Пусть просто не мешают мне заниматься моими делами.

— Это было бы уже немалой любезностью, — говорит Пег.

Она поворачивает голову, и это странное, резкое движение повторяет птичья голова на ее голове. И если бы я не была уже выбита из колеи всем увиденным за вечер, это движение точно лишило бы меня внутреннего равновесия.

Пег говорит:

— Мне пора.

На плоский камень встает женщина с настоящей лошадиной головой — на то место, где мужчина пролил кровь. Ее туника пропитана кровью, и руки в крови. Она стоит лицом к толпе, но кажется, что лошадиная голова смотрит не на людей, а на какую-то точку в небе. У меня все плывет перед глазами, мне жарко от костра, от вида крови. Я как будто сплю и вижу сон, но это не так.

Толпа гудит не переставая. Я не в состоянии разобрать отдельные слова, но Элизабет говорит:

— Они жалуются, что никому не досталась раковина. Она в этом году не роняла ее.

— Раковина?..

— Для того, чтобы загадать желание, — нетерпеливо поясняет Элизабет. — Она роняет раковину, а ты загадываешь желание. Может, она уронила ее где-нибудь в Скармауте, а у них не хватило ума ее найти.

— Кто это? — спрашивает Финн у Элизабет, и это первое, что он произнес за очень долгое время. — В лошадиной голове, кто?