Жестокое милосердие

— Если я правильно оценил ситуацию, вы не из нашего эшелона, обер-лейтенант? — застыла рука гауптштурмфюрера на рукоятке вальтера.

— Вы правильно оцениваете ее, — точно так же судорожно сжимал рукоять своего пистолета Беркут.

Боковым зрением он видел, как справа к нему медленно приближался с автоматом наперевес ефрейтор Арзамасцев, а слева, подталкивая дулом автомата дежурного по переезду, в пространство между гауптштурмфюрером и топчущейся у вагона группой офицеров заходил Корбач.

— Простите, обер-лейтенант, но вы напомнили мне одного знакомого офицера.

— Ваше лицо тоже напомнило мне лицо одного знакомого офицера, — ответил Беркут, все больше утверждаясь в мысли, что перед ним не кто иной, как гауптштурмфюрер Вилли Штубер.

Все еще не снимая рук с рукоятей, они оба метнули взглядами по сторонам. Эти диверсанты были опытными воинами и прекрасно понимали: чем бы в конечном итоге ни завершилась схватка, для них обоих она завершится гибелью.

— Но странность заключается в том, что тот знакомый был… русским офицером, — перешел гауптштурмфюрер на русский.

— Если я верно понял ваш русский язык, среди ваших знакомых, оказывается, были русские офицеры? — удивился Беркут на чистом немецком.

— Они и сейчас есть, — перешел эсэсовец на свой родной язык, указывая при этом на рослого офицера, одетого так, как обычно — Беркут помнил это по фильмам, — одевались белогвардейские офицеры.

Он стоял чуть в сторонке от германских офицеров и, обхватив руками ремень, покачивался на носках, глядя в сторону Беркута и его собеседника. То, что он выделялся среди прочих пассажиров своей формой, ничуть не смущало белогвардейца.

— Очевидно, из частей русского генерала Власова? — высказал догадку Беркут.

— Из частей русского казачьего генерала Семёнова, расквартированных в Маньчжурии.

— Они все еще расквартированы там? — искренне удивился Беркут. — В Маньчжурии, которая давно оккупирована Японией?

— Понимаю, что выглядит это странно: русские казаки — в роли союзников извечных врагов России, японцев.

— Это не единственная странность, порожденная нынешней войной. Достаточно вспомнить защитника Москвы генерала Власова, который теперь трепетно ждет аудиенции у Геббельса. Но что касается армии атамана Семёнова…

— Забытой белоказачьей армии, забытого атамана Семёнова. Неужели не слышали о такой, обер-лейтенант?

— Ну, почему же, кое-какие сведения доходили.

— Кстати, запомните имя этого белоказачьего диверсанта, который прошел тылами красных от Маньчжурии до линии фронта в Украине. Полковник Курбатов.

— Думаете, что его имя когда-нибудь понадобится мне?

— Хотя бы любопытства ради, — терпеливо объяснил Штубер. — Тем более что вскоре вы услышите о нем много захватывающего.

— Я? Вряд ли. У нас, армейцев-фронтовиков, другие интересы.

— О нем станут рассказывать даже по Берлинскому радио, — настоял на своем Штубер.

Прозвучал предупредительный гудок паровоза. Стараясь не выдавать своей нервозности, гауптштурмфюрер повернулся к Беркуту боком и движением руки, которую снял с кобуры, предложил провести его к вагону. Беркут тоже оставил кобуру в покое и пошел рядом с ним.

В двух соседних вагонах ехали в основном рядовые и унтер-офицеры, и, судя по тому, что многие из них еще были в бинтах, это были те, кого командование поощрило кратковременным отпуском на родину после лечения в госпитале. Однако офицеры следили за тем, чтобы отпускники не оставляли свои вагоны, или, в крайнем случае, не отходили от них далее чем на три шага.

— Ладно, на всякий случай постараюсь запомнить вашего протеже, — пожал плечами Беркут, — полковник Курбатов, чье имя возникло при случайном знакомстве с неким гауптштурмфюрером СС на диком лесном полустанке.

— Так, может быть, вы представитесь? — предложил Штубер.

— Мои документы вам мало о чем скажут, — едва заметно ухмыльнулся Беркут.

— Поскольку значащееся в них имя такое же чужое вам, как и где-то добытый вами мундир.

— Вы неудачно шутите, гауптштурмфюрер, — поиграл желваками Беркут.

— Да не нервничайте вы так, обер-лейтенант. Это был всего лишь диверсионный обмен любезностями.

— В данной ситуации нам лучше обоим оставаться предельно сдержанными и столь же предельно вежливыми, — напомнил Беркут случайному проезжему офицеру СД. — И не делать скоропалительных выводов.

— Вы совершенно правы, коллега. Кстати, как вы оказались в этой польской глуши?

— Воспоминания предлагаю оставить для послевоенных вечеров у камина.

— В таком случае, первая встреча у меня, в родовом имении. Или, может быть, в вашем… родовом имении, а, обер-лейтенант? — И сколько сарказма выплеснулось на лицо барона фон Штубера, когда он задавал этот вопрос «безлошадному» пролетарскому лейтенанту!

— Все может быть, — деликатно ушел от прямого ответа Беркут.

— Ладно, не тушуйтесь, я всего лишь пошутил. Однако мое приглашение к родовому камину остается в силе.

— Воспользуюсь при первой же возможности.

— А пока что лично меня интригует вот что: почему вы до сих пор не решились задать тот вопрос, который вас очень интересует, обер-лейтенант?

— Какой именно?

— Как звали русского лейтенанта, которого вы невольно напомнили мне?

— Почему вы считаете, что это должно заинтересовать меня?

— Вы правы: с какой стати?! — улыбнулся барон фон Штубер.

— Где вы встречались с ним? Под Москвой? На Дону, на Волге?

— На Днестре.

— Не впечатляет. Одна из многих русских рек. Большинство немцев даже не догадываются о ее существовании. Придумайте более эффектную легенду.

— Просто этот русский офицер запомнился мне еще с июля сорок первого. Лейтенант Громов. Андрей Громов, из рода, если не ошибаюсь, потомственных русских офицеров.

— Вы запоминаете имена всех русских, которых удалось пристрелить? С чего вдруг? Разве что мерещатся их лица?

— Этот каким-то странным образом выжил, — спокойно заметил Штубер, не реагируя на едкое замечание обер-лейтенанта. — Отчаянный был парень, войну встретил комендантом дота «Беркут» Могилевско-Ямпольского укрепрайона. Затем партизанил под кличкой «Беркут», которую взял по наименованию дота.

— И это все воспоминания, с которыми вы отбываете из России в Германию? — насмешливо поинтересовался Беркут. — Многие другие увозят оттуда рассказы о подвигах и фотографии славянских красавиц.

— Каждый увозит то, что способен увезти. Со мной же остается то, что станет страницами «Психологии Второй мировой войны».