Жестокое милосердие

Любовница… Это слово уже кажется мне живым существом. Оно что-то нашептывает мне, смеется и дразнит. Я могу вынести многое, но подобное притворство обещает потребовать всех моих сил без остатка. Даже не вполне уверена, что справлюсь, однако знаю: придется. А уж вообразить, что я стану подобным образом лицедействовать на глазах у доброй половины бретонских вельмож! Да это просто смешно! Вот бы нас прямо сейчас отчаянным галопом нагнал вестник из монастыря и объявил, задыхаясь, что со мной сыграли жестокую шутку и на самом деле вместо меня с Дювалем поедет Аннит…

Увы, все, что я слышу, это шепот моросящего дождя. Небесная влага сеется на лесной перегной, орошает поскрипывающие седла, глушит позвякивание сбруи.

Ближе к вечеру мы въезжаем в небольшой лесок. Здесь настоящая чащоба, и мы не подгоняем коней, предоставляя им самим выбирать путь среди веток и колючих кустов. Под сенью густой листвы становится по-настоящему холодно. Я плотнее запахиваюсь в плащ, но и он не греет.

Потом до меня доходит, что дело вовсе не в холоде.

Я чувствую близость смерти.

Ощущаю ее, можно сказать, костями. Примерно так же, как иной старый моряк прислушивается к больным суставам и безошибочно предсказывает шторм.

— Что такое? — нарушает лесную тишину голос Дюваля. Оказывается, мое состояние от него не укрылось. — Ты что-то услышала?

— Нет, — отвечаю я. — Просто неподалеку лежит кто-то мертвый.

Его брови удивленно взлетают. Он останавливает коня:

— Мертвый?.. Кто? Мужчина, женщина?

Я пожимаю плечами. Ощущение мне внове, и я при всем желании не могу сказать ничего определенного.

— Не знаю. Может быть, даже олень.

— Где хоть?

— Вон там.

Я указываю в сторону от дороги, туда, где виднеется небольшая прогалина.

Кивнув, Дюваль поворачивает коня и жестом велит мне вести. Удивившись тому, насколько серьезно он отнесся к моему смутному предчувствию, я выезжаю вперед и позволяю своему чувству смерти направлять нас обоих.

Деревья здесь стоят плотнее, тонкие ветви раскачиваются наверху, точно перистые опахала. Мы проезжаем древний менгир; камень весь оброс мхом и лишайником. Присутствие Смерти ощущается все сильнее… Свежая могила неплохо укрыта сухими ветками и разбросанной листвой, но я отыскала бы ее даже с завязанными глазами.

— Мартел, — объявляю я. — Сюда его привезли люди Крунара.

Я совершенно уверена в том, что именно здесь он погребен.

Вынимаю ногу из стремени, но Дюваль уже спешился, тянет руки навстречу. Он берет меня за талию. Я едва не ахаю от изумления — тепло мужских ладоней легко просачивается сквозь его перчатки и всю мою одежду, умудряясь даже прогнать некоторую часть холода, навеянного Смертью. Он снимает меня с лошади, и, как только мои ноги касаются земли, я отстраняюсь. Я только что испытала едва ли не самое интимное прикосновение за всю свою жизнь, но переживать по этому поводу некогда.

Подхожу к могиле вплотную. Дюваль следует за мной и смотрит на потревоженную землю. Взгляд у него такой, словно он надеется, что секреты Мартела просочатся к нему из могилы. Он вдруг произносит:

— Бывалые вояки утверждают, что душа павшего еще трое суток не покидает поля битвы. Это так?

— Да, — отвечаю я.

У меня уже зародился план, как хотя бы частично восполнить ущерб, который я, по мнению Дюваля, нанесла его деятельности.

— Вот бы ты умела разговаривать с душами мертвых…

Я резко вскидываю глаза. Он что, мысли мои подслушал?

Дюваль удивленно смотрит на меня, потом говорит:

— А ведь ты и в самом деле умеешь.

Можно подумать, это у меня на лбу написано! Крупными буквами!

Кажется, он видит меня насквозь, и это мне не очень-то нравится, но желание испытать в деле недавно приобретенное искусство, а заодно и доказать ему, что не такая уж я соплячка, все пересиливает.

— Умею, — говорю я.

— А дух Мартела вызвать можешь?

Именно это я и собиралась ему предложить, но все-таки спрашиваю:

— Ты готов тащить на допрос даже отлетевшие души?

К его чести, он немного смущается:

— Я не имею в виду неуважение к усопшим или нарушение твоих обетов. Но если я действительно собираюсь выручить нашу герцогиню, то ни единым средством не могу пренебречь.

Средства. Души умерших. И я.

— Попытаюсь, — говорю я. — Только он мертв уже сутки с лишним, а я больше привыкла иметь дело с только что исторгнутыми душами.

— В любом случае спасибо!

Его лицо озаряется благодарностью и меняется самым удивительным образом. Суровые черты смягчаются, он даже выглядит намного моложе, чем мне казалось вначале. Дюваль отходит в сторонку, а я преклоняю колени и опускаю голову.

По правде говоря, прежде я никогда этим не занималась. В сущности, я понятия не имею, как должно беседовать с мертвыми. Знаю только одно: попытаться стоит. Тем более что я очень хочу разобраться в том ощущении, которое испытала накануне вечером при соприкосновении с душой Мартела. Было ли это просто «встречей с душой во всем ее богатстве и полноте», как выразилась матушка аббатиса? Или его душа вправду поделилась со мной какими-то последними мыслями, воспоминаниями, чувствами? Надо как следует овладеть всеми дарами, которыми так щедро наделил меня Мортейн… А кроме того, если Дюваль и вправду переметнулся, как подозревают настоятельница и канцлер Крунар, не расскажет ли мне душа Мартела еще и об этом?

Я зажмуриваюсь и делаю глубокий вдох. Думаю о незримой грани, что отделяет мертвых от живых. Пытаюсь зримо представить ее — тонкую, хрупкую, едва уловимую. Нарисовав ее в своем воображении, я принимаюсь искать отверстие, шовчик, разрыв — все, что угодно, лишь бы удалось проникнуть на ту сторону. Ага! Вот тут отстал уголок!.. Мысленно я тянусь к нему, осторожно хватаю и отвожу в сторону призрачную вуаль.

По ту сторону словно только того и ждут. На меня обрушивается громадная волна могильного холода. Это жмется ко мне душа, изголодавшаяся по жизненному теплу. Она наслаждается моим теплом, точно свинья грязью. Как она рада моему появлению!

Потом она меня узнает.

Она помнит, что это моя рука выселила ее из тела. Она бьется и корчится, силясь превозмочь хватку моей воли, но я держу крепко. Это ведь не какой-нибудь безвинный мертвец, достойный милости и уважения. Это мерзкий предатель, вполне заслуживший кару, предначертанную Мортейном.

Мысли и образы, полнящие душу, уже распадаются. Остались лишь клочки да обрывки, не складывающиеся в связные воспоминания. Я усиливаю нажим, приказывая расплывающейся сущности собраться воедино.