Жестокое милосердие

— И это не кажется вам подозрительным? — спрашивает Крунар. — Откуда такое доверие к брату-бастарду? Лично меня это наводит на мысли о вредоносном влиянии.

— Или он просто блюдет ее интересы куда больше собственных, — замечаю я, думая про себя о мадам Динан и маршале Рье.

Крунар резко оборачивается:

— Это и про каждого из нас можно сказать!

— Я не имела в виду ничего непочтительного, господин мой. Только то, что Дюваль, по всей видимости, очень близко к сердцу принимает все, что с ней может произойти.

— Это вы поняли с его слов?

— Нет, господин мой. Я верю лишь тому, что вижу и слышу сама. А все, что я вижу и слышу, свидетельствует о его беспредельной преданности сестре.

— Но разве такое поведение не есть самый верный способ отвести от себя подозрения?

Я даже не знаю, что на это ответить. Не могу подобрать достаточно убедительных слов для того, чтобы уверить канцлера Крунара в истинности своих ощущений.

— Все равно я бы не слишком доверялся Дювалю, — произносит он, и его тон дышит презрением. — Мне известно, что ему уже случалось нарушать клятвы.

Я еле удерживаюсь, чтобы не ахнуть. Вот это да!

— Что же за клятву он нарушил? — срывается у меня с языка.

Канцлер складывает пальцы щепотью, подносит их к губам и задумчиво глядит на меня.

— Ту, что он дал своему святому, — говорит он наконец. — Я присутствовал при нарушении обета и своими глазами наблюдал святотатство. — Я молчу, и он коротко кивает. — Можете быть свободны. Если получите новости из монастыря, тотчас известите меня.

На краткий миг мною овладевает искушение поведать ему о чудесной возможности спасения, которую Дюваль нашел для сестры, но что-то останавливает меня. Вдруг канцлер убоится, что я, подобно герцогине, подпала под обаяние Дюваля, и отошлет меня обратно в обитель?

Я обещаю ему, что незамедлительно доложу обо всех новостях, и удаляюсь.

Если герцогиня еще не оставила затею с замужеством, пора бы ей уже встретиться с Немуром!

ГЛАВА 27

Герцогиня уже удалилась в солярий и вновь попала в окружение фрейлин. Ее младшая сестра Изабо чувствует себя достаточно сносно, чтобы присоединиться к ним. Она лежит на кушетке, придвинутой вплотную к креслу Анны. Обстановка в комнате весьма напряженная, все только и думают о заявлениях, обвинениях и угрозах, прозвучавших на утреннем собрании. Герцогиня очень бледна, ее глаза ввалились, но она все равно приветствует меня, точно давнюю подругу:

— Милая Рьенн!.. Входи, садись с нами шить!

Ну почему у меня не хватило ума предупредить ее, что в рукоделии я, мягко говоря, не сильна?

— Благодарю, ваша светлость. Вы оказываете мне великую честь, но, увы, я недостаточно искусна с иглой.

Она похлопывает ладошкой по сиденью подле себя:

— Все равно располагайся. Не может быть, чтобы ты совсем вышивать не умела.

Изабо проказливо улыбается мне из-за плеча старшей сестры. Право, не удивлюсь, если Анна делится с нею всем, что у нее на душе. Я улыбаюсь в ответ и подсаживаюсь к герцогине.

— Над чем ты сейчас трудишься, милая? — спрашивает она.

— Ну… — Я ставлю на колени свою корзиночку с рукоделием и роюсь в ней, пытаясь найти хоть что-то пристойное. — Ага, вот. Это алтарное покрытие для господина Дюваля. Хотелось бы отблагодарить его за то, что взял меня под опеку и привел ко двору.

Я мучительно подыскиваю слова. Пустая болтовня, которую принято называть «милым щебетом», дается мне еще трудней вышивания.

Герцогиня с Изабо ахают и охают над моим творчеством, фрейлины поглядывают на меня с недоверием. Для них я — бесстыжая самозванка, этакий кукушонок, явившийся, чтобы вытолкнуть их из насиженного гнезда.

Наконец все вновь склоняются над своими пяльцами. Пора уже и мне пустить в ход иголку. Пока я соображаю, как к этому подступиться, герцогиня приближает губы к самому моему уху, чтобы никто другой не услышал:

— Коли смелей, милая. Ткани все равно больно не будет.

Мне сразу делается веселей.

— Ты совсем никогда не училась шитью? — спрашивает она.

Я бормочу в ответ:

— Училась. Только иголки были куда подлиннее.

Она хмуро улыбается моей шутке:

— Вот как. Что ж, будем надеяться, что вскоре тебе подвернутся иные, более крупные пяльцы.

Я торжественно наклоняю голову:

— Вашей светлости осталось лишь придумать узор.

Она подмигивает мне и пересаживается так, чтобы я могла следить за работой ее рук. Закусив от усердия губу, я слежу, под каким углом она втыкает иголку, как действует запястьем, протягивая нить, в каком ритме накладывает стежки. Потом силюсь воспроизвести все это на своих собственных пяльцах.

Иголку сквозь ткань я пропускаю достаточно ловко, но когда доходит до продергивания нити, та скручивается и завязывается узлами. Приходится распутывать получившуюся «бороду». Я ловлю холодный взгляд мадам Динан; похоже, у нее появилось ко мне немало вопросов. Выставляю плечо, чтобы скрыть свою неловкость от ее глаз. Скорее бы настала пора идти в часовню!

В итоге у меня начинает кое-что получаться, и все же, когда в песочных часах проваливаются последние крупинки, радости моей нет предела. Герцогиня тотчас замечает, куда я смотрю, и улыбается.

— Милая, — говорит она, — я готова дать тебе послабление и освободить от шитья, чтобы ты сопроводила меня в церковь. Заодно и помолишься о ниспослании ловкости твоим пальцам.

— Ваша светлость, — тотчас встревает мадам Динан, — полагаю, вам не следует.

— А вы, мадам Динан, можете посидеть здесь с Изабо, — говорит герцогиня.

И встает, не обращая внимания на негодующе вскинутые брови домашней наставницы.

— Спасибо, ваша светлость! — от души говорю я.

Какое счастье отложить наконец проклятую вышивку и последовать за Анной вон из солярия!

Оставшись наедине, мы обмениваемся взглядами, и я замечаю, как напряжение сходит с ее лица. Тем не менее я вынуждена спросить:

— Вы уверены, что в самом деле хотите сделать это сегодня?

— Уверена как никогда, — твердо отвечает она. — Иначе получается, что для меня открыт только один путь, а принять его я никак не могу. Я знаю, это постыдная слабость, но… — Голос срывается, она смотрит на меня, в глазах ужас. — Я не могу, — шепчет она. — Этот д'Альбрэ… он до смерти пугает меня!

— И вас невозможно за это винить, ваша светлость. Я сама от него в ужасе. Никто не вправе требовать от вас такой жертвы!

Кажется, мои слова немного утешают ее. Некоторое время мы молчим, потом она спрашивает:

— Ты же видела герцога Немурского? Он тебе понравился?

Двенадцатилетняя девочка, которой не терпится познакомиться с новым поклонником.

Я спрашиваю:

— Вы ведь с ним уже были помолвлены?

Она пожимает плечиками:

— Да, но своими глазами еще ни разу не видела его.