Жестокое убийство разочарованного англичанина

Бедра колыхались, раскачивались, широкая юбка из травы с шорохом соскользнула вниз – под ней оказалась юбка поменьше, открывавшая взгляду обнаженное тело. Черноусый увидел Шона и начал продвигаться к нему. Остальные тоже придвинулись ближе, но черноусый поднял руку, останавливая их, достал из нагрудного кармана белый носовой платок, показал его Шону. Тот кивнул – черноусый, улыбаясь, пошел к нему по ряду. У него были некрасивые мелкие, редкие зубы, волевой уродливый рот. Он сел через кресло от Шона, наклонился к нему. Под нарастающие звуки гавайской гитары, лившиеся с истерзанной пластинки, упал травяной лифчик, и парень, прекратив уничтожать бутерброды, судорожно перевел дух.

– Давайте выйдем на улицу, поговорим, – предложил черноусый, слегка гнусавя. Австралиец? Южноафриканец?

– А мне здесь нравится, – сказал Шон. – Такая артистическая атмосфера.

У мулатки был огромный бюст. На лице – скука и наглость. Бедра ее ходили взад и вперед в такт музыке, как будто она хотела таким путем сбить кого-то с ног. Она сбросила и короткую юбку, повертела ее на длинном черном пальце. Лысый зритель положил голову на край сцены – лысина его блестела, словно огонь рампы, – уставился на огромную массу шоколадной плоти над ним. Влажные глаза лысого были полны печали и желания.

Парень откусил от очередного бутерброда. Занавес закрылся. Раздались жиденькие аплодисменты. Мужчины в первом ряду заерзали в креслах, завздыхали. В маленьком зале снова стало темно.

– Зачем упрямиться? – проговорил черноусый. – Вы даже не понимаете, в какую попали историю. Ваш же начальник приказал вам кончать это дело. Будьте благоразумны, и мы постараемся сделать так, что у вас не будет неприятностей из-за того, что уже случилось.

– А сейчас перед вами выступит… несравненная Ивона, прямо из веселого Парижа.

Занавес открылся, появилась красотка в черном парике и черном атласном платье с разрезом сбоку. Зазвучала песенка: «Не важно, что ты делаешь, важно – как». Девица на сцене извивалась. Мужчины в первом ряду смеялись.

– Предположим, я все брошу? – спросил Шон.

Черные усы придвинулись ближе.

– Можно ведь по-дружески договориться. Билет в какую-нибудь приятную страну, пару тысчонок. Все будет зависеть от определенных обстоятельств.

– …важно – как»… – Девица на сцене сделала непристойный жест в сторону зала. Зрители захихикали. Потом она дернула молнию на своем блестящем платье, выскользнула из него.

– От каких же обстоятельств?

– От того, что вы уже успели натворить.

Девица принялась расстегивать лифчик. Шон услышал сзади шорох, полуобернулся. Его ударили бутылкой чуть выше правого уха. Потом еще раз. Он увидел белые груди девицы – они вдруг вздулись, достигли фантастической величины: он начал сползать вниз между ними, в нос ударил запах пота, мышей, талька, пыли. Он задыхался.

– Это наш друг, – пояснил кому-то черноусый. – Просто хватил лишнего. Сейчас отвезем его к жене. – Он подмигнул блондинке-барменше, которая видела удары бутылкой, положил на стойку пятифунтовый банкнот. Барменша запихала его за вырез платья, наклонилась куда-то под стойку. Двое молодых людей взяли Шона под руки, подняли, понесли из зала.

– Шшшшш, – шикнул на них лысый зритель, еще несколько человек оглянулись. Девица на сцене, сидя на мягком стуле, обитом выцветшим кретоном, снимала черные чулки. Оглянувшиеся было зрители снова повернулись к сцене и, затаив по инерции дыхание, смотрели, как чулки сползают по бледным дряблым ногам. Парень дожевал бутерброд с ветчиной, негромко рыгнул, покраснел.

– Раз-два, взяли! – скомандовал капитан Робертсон, подправил костяшкой пальца свои черные, блестящие, как у крота, усы, властно кивнул двум вышибалам, которые в нерешительности продолжали стоять, загораживая дорогу, у черной портьеры. Те отодвинулись. Небольшая процессия прошла мимо них, двинулась вверх в кромешной тьме к прямоугольнику пыльного вечернего света. Ноги Шона волочились, стучали по ступенькам. Тем, кто его нес, приходилось идти боком, и один чуть не упал. Он перелетел через мусорный бак во время погони и теперь прихрамывал. Высвободив руку, он со злостью сверху как молотком ударил потерявшего сознание Шона.

– Прекратить, – приказал капитан Робертсон. – Возьмите его за ноги.

Третий громила – тот, что бил Шона в гостинице «Дилижанс», – подымался по лестнице задом, прикрывая отход на случай возможных осложнений. Но ничего не произошло. Музыка на заезженной пластинке достигла апогея, кружевные трусики упали на пол, и мужчины увидели то, за что платили фунт при входе и еще пять шиллингов за то, что числились членами клуба.

Капитан Робертсон жестом остановил такси. Остальные стояли в дверях клуба, поддерживая Шона. Человек в окошечке демонстративно смотрел в другую сторону. Такси подъехало, двое впихнули туда Шона под сочувственный смех любопытных и их громкие замечания в адрес выпивох. Таксист был воплощением скуки. Человек в окошечке успокоился на глазах. Капитан Робертсон влез в такси, захлопнул дверцу. Четвертый спутник незаметно перешел на другую сторону улицы – посмотреть, как будут развиваться события, и только потом сел в машину.

Спустя две минуты шофер первого такси, багровый от злости, вернулся в клуб с полицейским. Его машина все еще неподвижно стояла посередине узкой улицы, автомобили объезжали ее как могли.

– Спокойно, спокойно, – говорил очень молодой полицейский. – Что произошло, почему такой шум?

Но оказалось, все в порядке. Ни в клубе, ни на улице никто ничего и никого не видел. Ни таксиста, ни бегущего человека, ни его преследователей, ни драки, ни того, как таксиста выкинули из клуба. В зале внизу раздевалась негритянка, полицейский стал красным, как свекла, подумав, что сказала бы его мама, поделись он с ней увиденным. Негритянка еще несколько ночей снилась ему, полицейский дергался во сне, пока мама не стала вливать ему инжирный сироп в молоко с кукурузными хлопьями.

Никто ничего не видел. Полицейский пригрозил таксисту вызовом в суд за организацию затора в уличном движении и помог откатить машину в переулок.

18

Они лежали на широкой постели, почти не касаясь друг друга. Рэнделл наблюдал за Бабеттой в зеркалах – сначала в одном, потом в другом. Он нашел в шкафу пару высоких черных сапог мягкой кожи и заставил ее надеть их. Сам Рэнделл в китайском халате Бабетты лежал как мандарин на шелковом покрывале и подушках. Когда Бабетта смотрела на него краешком глаза, она видела, что Рэнделл пристально смотрит на нее, его змеиный рот слегка шевелится, он то и дело быстро смачивает губы языком.

Рэнделл заставил ее лечь на живот, погладил по голой спине, провел рукой по краю высоких кожаных сапог. Но близости между ними не возникло – ей было холодно и страшно.

– Теперь-то мы повеселимся, – тихо произнес он. Его рука ласкала Бабетту. Она закусила шелковое покрывало, чтобы не закричать.

– Успокойся, расслабься, – прошептал он. Рэнделл гордился своей способностью расслабляться в любых обстоятельствах. «Оставь меня на полчаса в покое, – часто говорил он, – я посплю двадцать пять минут и проснусь свежим, как будто спал всю ночь. Весь секрет в полном расслаблении». Оливер Рэнделл гордился многими своими способностями: умением обращаться с машинами, женщинами, собаками, подчиненными. «Все они очень похожи друг на друга, – говаривал он. – Они должны знать, кто их хозяин». Гордился Рэнделл и своими способностями психолога: «Важно не то, что ты делаешь с человеком, а то, что, он думает, ты собираешься сделать, чтобы сломить его. На Кипре…»

Двумя пальцами он ущипнул Бабетту за ногу – она попыталась высвободиться. Рэнделл удержал ее, не поворачивая головы, не сводя с нее взгляда в зеркале. Он думал о Кипре – как там все случилось; о пленном, который не хотел говорить. Пришлось убить на этого пленного всю ночь – зато какого результата он добился. Самая прекрасная ночь в его жизни – хоть это и Кипр. Интересно, продержится ли Шон Райен всю ночь? Рэнделл сильно в этом сомневался.

– Власть – странная штука, – сказал он. – Люди ничего в жизни так не хотят и ничто их так не пугает, как власть, когда они ее получают. Или могут получить. Только страх перед властью и охраняет демократию. Ничего больше. – Рэнделл ласкал теплое тело Бабетты, прохладную кожу сапог, холодный металл молнии. – Только страх стать хозяином. А вовсе не количество голосов на выборах и не записанные в конституции права. Народу нужен хозяин. Чтобы людям говорили, что надо делать. Чтобы они чувствовали себя спокойно. – Его взгляд был устремлен в зеркало, на белое тело Бабетты, испещренное тенями. Но видел Рэнделл будущее, в котором он не побоится стать хозяином. Настоящим хозяином. «Генерал Кромвель», один из тех, кто может носить любую маску, играть в британского де Голля или в Франко, Салазара, а если кто захочет – то почему бы и нет? – в британского Гитлера или в Муссолини, порожденных хаосом и крахом, который надвигается на Англию. При необходимости этому можно и помочь. С помощью безработицы, нищеты, банкротств, невероятно уязвленного тщеславия, жесточайшего комплекса неполноценности, тоски по безвозвратно утерянному. По этой формуле создаются диктаторы – подобно тому как джинны возникают из дыма. Один из них может быть в маске. А он, Рэнделл, будет стоять за их спиной. Его руки ласкали, сжимали, гладили Бабетту.