Жестяной бор

В коридорчике перед шахтой оказалось неожиданно много людей — десять-двенадцать. Дверь была сорвана с петель, и в треугольном узком просвете корчилось пламя. Из шахты лифта шел холодный, сырой, затхлый воздух каких-то подземелий. Андрис повалился на пол — ноги не держали. Тони требовал ремень или подтяжки — ему суетливо передавали. Кристальдовца — это был кристальдовец — хотели бить, но Тони не позволил. В голосе его зазвучали полицейские нотки, это подействовало. Он связал кристальдовцу руки, хотел связать ноги — тот заорал. Рана обильно кровоточила. Икру перетянули жгутом. «Зачем, сука, зачем?» — кричал ему Тони. «Ренегаты, кусты, онанисты вонючие», — отвечал тот. Неизвестно, что происходило наверху, был слышен только рев пламени и треск. Наконец, Андрис смог сесть. Дрожь еще не прошла, но тело слушалось. Девушка лежала рядом с ним. Он стащил с нее маску, наклонился. Она дышала. Перчатки были хитро застегнуты, он повозился, стаскивая их. Пульс был — вполне приличный. Потом она открыла глаза. «О, боже», — простонала она. — «Что же это?..» «Тихо, тихо, тихо», — сказал Андрис, положив ей ладонь на лоб. — «Все в порядке».

Горело еще час. Потом еще час нельзя было выйти из-за жара и дыма. Ток воздуха из шахты постепенно слабел — тяга падала. Если горело и наверху, то теперь или догорело, или погасили. Снова стало темно, по углам что-то дотлевало. На всех, кто спасался в коридорчике, оказалось четыре зажигалки и три неполных коробка спичек. Дверь была из негорючего силиковуда, но филенка двери — повезло — просто деревянная, и там, где дверь ее прикрывала, она не сгорела. Андрис отщипнул ножом несколько лучин, сложил пучком, связал — факел был готов. С ним пошли еще двое: пожилой, но крепкий мужчина с офицерскими замашками и хриплоголосый парень. Пол вспенился, нога погружалась по щиколотку в горячую хрустящую губку. Все сгорело дотла, до металлических каркасов; с потолка свисали уродливые, похожие на перевернутые сморчки, сталактиты: пластмасса светильников тоже вспенилась. Возле лестницы, ведущей вверх, лежали четыре обгорелых трупа — все скорчившиеся, как боксеры в глухой защите. Еще два лежали на лестнице. Там, куда выходила лестница, тоже было темно и душно, еще душнее, чем внизу. Андрис помнил, что в это помещение с лестницей ведут снаружи широкие двери, но сейчас их не было: на их месте стояла глухая бетонная плита. Он поколотил ее рукояткой ножа, по озирался — хриплый парень уже тащил откуда-то что-то тяжелое, бесформенное, спекшееся. Это был сгоревший робот-официант. Втроем его подняли, раскачали — в нем было килограммов шестьдесят весу — и стали бить бетонную стену. Через минуту с той стороны ответили. Еще через минуту раздался визг и скрежет — бурили бетон. Сверло показалось из стены, исчезло, оставив после себя отверстие, в которое можно было просунуть руку. «Эй, вы там что — живые?» — спросил кто-то с той стороны. «Живые, — сказал Андрис. — Нас тут человек пятнадцать». «Эту штуку невозможно поднять, — сказали оттуда. — Надо будет высверливать дыру. Работа часа на два. Потерпите?» «Давайте воду и фонари, — сказал Андрис. — Да, и бинтов». «У вас раненые?» «Один». С той стороны закричали, чтобы скорее несли воду в бутылках и перевязочные пакеты. Передали несколько фонарей. Стали передавать воду — фруктовую и минеральную. Андрис выпил одну бутылку, не почувствовав вкуса. Остальные бутылки рассовал по карманам, за пазуху — и, подсвечивая себе фонарем, стал спускаться. Напарники пока остались — принимать груз. На лестнице встретились еще двое — поднимались наверх, светя зажигалкой. «Помочь?» — спросили его. «Не обязательно, — сказал Андрис. — Скоро нас вытащат». Они все же пошли наверх. Оставшиеся в коридорчике сидели тихо, кто-то спал. Воде обрадовались, пили жадно. Андрис перевязал кристальдовца, напоил его. Кристальдовца лихорадило. В беспощадном свете фонаря он стал маленьким и жалким. Пацан чик, лет семнадцать. Дурак дураком. Но — «шесть холодных на борт принял». Пожизненное заключение, «экспресс». Тюрьма строго режима Хок-Гобуж на острове Земля Таисии, далеко за полярным кругом. Андрис был там дважды по делам Центра. Средняя продолжительность жизни заключенного составляла шесть лет. Администрация не вмешивалась в порядки, установленные самими заключенными. Общество Хок-Гобужа было интересно настолько, что Андрис попытался организовать комплексную этнографическую экспедицию — изучать его изнутри; он носился с проектом, пока не понял, что поддержки ему не будет: слишком нежелательны стали бы материалы экспедиции для идеологов «нового пути». Обо всем этом Андрис поговорил с Хаппой, и Хаппа дал ему почитать огромную, на пятьсот страниц, работу некоего Е.Файнгара, озаглавленную: «Новый неолит, или Бремя летних отпусков». Работа понравилась Андрису, но оказалось, что Е.Файнгар уже умер. Отсидев пять лет в обычном лагере, он не просто сумел адаптироваться, но и проанализировать жизнь заключенных с точки зрения и этнографии, и социологии. Среди прочего он проводил и богато иллюстрировал мысль примерно следующую: общественные отношения в лагере соскальзывают далеко в прошлое, к родоплеменному строю — примеры, примеры, примеры обычаев и отношений в лагере и обычаев и отношений каких-нибудь эскимосов или никому не известных папуасских племен — видно было, что Е.Файнгар знает предмет великолепно, — поэтому, чтобы уравновеситься с окружающим миром и иметь с ним контакты (а такое равновесие, понятно, имеется), в системе отношений в лагере должны также присутствовать элементы, пришедшие из будущего — далекого и не очень. Сюда он относил абсолютную, не зависящую ни от чего гарантированность продовольственного и вещественного минимума, крышу над головой — и постоянную, непреодолимую, неизбежную погруженность в «поле общей ментальности» и, как следствие, насильственную социализацию и политизацию каждого индивидуума… Пытаясь разглядеть в отдалении прекрасные черты будущего, писал он, мы обычно не смотрим себе под ноги и потому вляпываемся в это будущее по самые ноздри и долго не можем понять, чем так пахнет; однако рано или поздно принюхиваемся и перестаем обращать внимание. Искать проявления будущего, писал он дальше, надо там, где наиболее сильны рецидивы прошлого: именно так защищается настоящее, пытаясь сохранить себя в неизменности. Принято почему-то считать, что будущее должно быть прекрасно, и это его главный отличительный признак. Абсурд: прекрасным может быть только нечто хорошо известное; будущее всегда пугающе-безобразно. Став настоящим, оно приобретает некоторые привлекательные черты — в нем уже можно жить. Став прошлым, делается прекрасным и вызывает ностальгию, поскольку впереди маячит что-то новое, неизвестное и угрожающее. Нормальные люди, замечает Е.Файнгар, предпочитают не всматриваться в реальное будущее; они просто по-детски неумело пытаются изобразить рай, покинутый их прародителями…

Андрису хотелось что-то подобное сказать кристальдовцу, но он никак не мог найти простую и конечную форму того, над чем думал давно и много. Он ничего не сказал, поставил фонарь так, чтобы луч рассеивался на потолке, и сел рядом с девушкой.

— Скоро выйдем, — сказал он. — Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, — сказала она. Голос ее был напряженный — видимо, приходилось терпеть боль. — Мне сказали, что это вы меня вынесли. Спасибо.

— Чисто рефлекторно, — сказал Андрис.

— У вас здоровые рефлексы, — сказала девушка.

— Да уж, — усмехнулся Андрис. — Здоровые…

— Здоровые. Другие рефлекторно дернулись к лестнице.

— Это и есть здоровый рефлекс — дернуться к лестнице.

— Не рефлекс, инстинкт.

— Ну, инстинкт… — Андрис помолчал. — Скажите, где я мог вас видеть?

— Это тоже рефлекс?

— То есть?

— Задавать женщинам этот вопрос?

— Нет, обычно я знакомлюсь по-другому.

— Выносите из огня?

— Например.

— Замечательно.

— Я говорю чистую правду: я где-то вас видел, но никак не могу вспомнить.

— Знаете, я совершенно не могу сосредоточиться…

— Не надо.

— Меня раз фотографировали для журнала.

— Какого?

— «Информатика и информатроника». В позапрошлом году. С вот такой улыбищей. На обложке.

— Нет. Не видел этого журнала.

— Оно и понятно.

— Почему?

— Специалисты никогда не ходят на голо.

— Дурной тон?

— Что-то вроде. Раздражает.

— Раздражает… Тони, сколько времени?

— Без пяти три, — сказал Тони. Голос его был усталый. Кристальдовец спал, привалившись к стене. Или был в обмороке.

— Скоро до нас доберутся, — сказал Андрис.

— Да, — сказала девушка.

— Вы тут постоянно работаете?

— Да это не работа. Хотя — платят же… Иногда, вечерами. У них приличная арматура. Была. Ну да ничего, купят еще. Подождите, где-то же должна быть моя маска? — она приподнялась и стала осматриваться.

Андрис подал ей маску и перчатки. На маске изнутри было множество желтых блестящих точек. Расположенные неравномерно, они образовывали портрет странного, искаженного не то болью, не то гневом, лица. Подобные микросенсорные маски, снимающие биотоки с мимических мышц и активных точек лица, Андрис видел и раньше — ими пользовались операторы систем противоракетной обороны. Но датчиков на тех масках было гораздо меньше.

— Сколько же здесь контактов? — спросил он.

— Восемьсот пятнадцать. И по сто пятьдесят в перчатках.

— Богато, — сказал Андрис. — А, извините, где вы вообще работаете?

— В институте биофизики.

— У… э-э… Радулеску?

— В какой-то мере. А что?

— Просто так.

— Забавно — когда говорят о нашем институте, обязательно вспоминают дедушку. Он что, так широко известен?

— Выходит, так.

— Жалко. Получается, что вы судите о нас по одному диноцефалу.

— Диноцефалу?

— Были такие — еще до ящеров.

— Я вообще о вас не сужу. Я про вас ничего не знаю, как я могу судить?

— Про Радулеску же вы откуда-то знаете?

— Про Радулеску я тоже ничего не знаю. Фамилию только слышал, и все.

Далекие, приглушенные толщей бетона завывания бура прекратились, потом грохнуло — упало что-то тяжелое.

— Ну, вот, — сказал Андрис. — Можно и выходить.

Декан был моложав и делал вид, что куда-то спешит. Андрис же, наоборот, тянул резину и страшно жалел, что старик Ломброзо сейчас не здесь: декан являл собой тип рафинированного жулика. Такой просто не мог не брать. Рука Андриса непроизвольно тянулась к бумажнику. Наконец, сошлись на том, что деканат пока не будет давать ход делу — по крайней мере, до окончания следствия. Намек Андриса на то, что в случае благоприятного исхода благодарность родственников обормота Тони будет безмерной, декан воспринял очень сдержанно. То ли намек был недостаточно прозрачен, то ли представления декана о безмерности расходились с общепринятыми.

— Ну, вот, — сказал Андрис обормоту Тони, который дремал на скамейке в сквере. — Можешь идти на лекции. Пока что я тебя отстоял. А то, может, еще и в полицию сбегаю — пусть дело прекращают?

— И так прекратят, — сказал Тони. — У них на меня никакой компры нет. Не хочу я на лекции. Я спать хочу.

— Ничего себе — спать! — возмутился Андрис. — Спать знаешь когда будем?.. — он хотел сказать, когда именно они будут спать, но передумал. — Давай-ка найдем какой-нибудь уединенный телефон.

— Телефон… — пробормотал Тони. — А, телефон. Телефон есть.

— Опять где-нибудь в подвале?

— Нет, — Тони помотал головой, стряхивая с себя остатки сна. — Наоборот.

Они обошли учебный корпус и направились к зданию общежития: двум шестнадцатиэтажным башням, соединенным перемычками-галереями: между четвертыми и десятыми этажами. Двухэтажный цоколь здания был весь из стекла. Все это было бы даже красиво, если бы красоту не портила не то незавершенность, не то запущенность: потеки на стенах, грязь, трещины в стекле, кое-где стекол не было вовсе. Возле парадного в ряд стояли мусорные баки. В лифте воняло. На панели чем-то красным было написано: «Оставь одежду, всяк сюда входящий». Ниже: «Нельзя так жить, люди!» Крик души. Под вентиляционной решеткой висел приклеенный намертво плакат: портрет Кристальдо в две краски и лозунг: «Народ всегда прав!» Кто-то пытался плакат отскоблить — не получилось.

На десятом этаже Тони постучал в дверь с надписью: «Телецентр». «Кто?» — спросили из-за двери. «Это я, Ольвик», — сказал Тони. Ему открыли. В комнатке было не повернуться — аппаратура и груды журналов. Тут же была дверь в другую, смежную комнату, светлую и более просторную. Там стояла телекамера. Парень сказал: «Хорошо, что ты пришел. Покарауль, я скоро приду. Никого не пускай.» Тони запер за ним дверь. Андрис нашел телефон, снял трубку. Аппарат был старого типа, и он повозился, прилаживая декодер к наушнику. Потом набрал нужный номер, дождался гудения, сказал: «Август. Информацию», — и стал ждать. Через минуту декодер заговорил искусственным голосом.