Жестяные игрушки

Они делают всего по несколько снимков. После того как они заканчивают, за меня, точнее за мой левый локоть, берется Дороти Гривз. Это невысокая женщина с лиловой шевелюрой уличной девицы, явно от какого-нибудь самого престижного парикмахера. Она начинает водить меня по залу и знакомить со всеми, с кем, по ее мнению, мне необходимо познакомиться. В первую очередь она знакомит меня с национальным менеджером одного из четырех крупных банков, спонсирующих конкурс. Он тоже невысок ростом, с резким, но симпатичным лицом и коротко стриженными седеющими волосами. Его костюм безупречного покроя тоже серого цвета — в тон волосам, а также для того, чтобы на нем не было видно перхоти. Мы обмениваемся рукопожатием, и он, склонив голову, говорит мне: «Улуру».

И я отвечаю: «Да, это я».

Этот человек — мой банкир. Он каждый день держит меня в очередях и крутит мне, запертому в этих очередях, рекламные ролики, в которых уверяет меня в том, что он и его щедрость сделают из меня молодую пару с идеальными зубами и полными задницами в туго обтягивающих джинсах, несущую невесомые ящики с пожитками в наше первое любовное гнездышко из кирпича и деревянных щитов, где нас ждут вечная любовь и аккуратно подстриженный газон.

— Знаете, я правда рад познакомиться с вами, — говорит он мне. — Мне правда нравится ваш флаг. Улуру — какой славный и простой символ. Наш кленовый лист. Вы просто умница. Нет, правда.

— Спасибо, — говорю я. — Это меня вроде как однажды осенило. — Он громок, и доброжелателен, и все время хлопает меня по лопатке. Наверное, он представляется себе этаким покровителем искусств. Наверное, он обладает преступным даром смотреть на себя через такое количество зеркал, чтобы они показывали его образ именно так, как ему нравится.

После банкира она представляет меня загорелому представителю фирмы-спонсора, производящей роль ставни и двери. Потом улыбающемуся директору-распорядителю фирмы-спонсора, производящей кухни. А потом руководителю среднего звена Главного Спонсора, который импортирует девяносто девять и три десятых процента каких-то там тачек, а производит семь десятых других здесь, основываясь на старом, добром австралийском ноу-хау. Каковые проценты являются моим собственным, циничным и преувеличенным предположением; впрочем, познакомившись с этим руководителем среднего звена, замечаешь, что он заламывает бровь всякий раз, когда речь заходит о нем самом, и язвительно называет себя «Королем Отделки для Бардачков» или, иногда, «Бардачковым Магнатом».

Потом она представляет меня Абсолютному Рексу из Сиднея, который, оказывается, президент этого их Комитета, с этой его известной всему континенту гривой черных волос, наводящей неподдельный ужас на всех противостоящих ему в философском отношении литературных критиков, и романистов, и адвокатов этого самого континента.

Она оставляет меня с этим руководителем среднего звена Главного Спонсора, едва не расплющивающим мне кисть рукопожатием крутого парня, и с Абсолютным Рексом, ограничивающимся легким кивком и одновременным подмигиванием на манер мудрых китайских священников из фильма сороковых годов.

Руководителя среднего звена автомобильной корпорации зовут Тони Дельгарно. Вид у него такой, словно он играл в футбол в команде лиги на три выше, чем стоил по своим природным данным, добившись этого исключительно драками по поводу и без повода.

Он стоит, широко расставив ноги.

— Говорят, вы у нас деревенский парень, Хантер, — говорит он. Ну да, он ведь читал табличку на стене.

— Ага, из Джефферсона. Ну, нам-то он казался почти что столичным городом. Но должен признать, Послевоенного Зала там не было… и автоматов с капучино — тоже. Правда, боулинг все-таки был. — Я пожимаю плечами, предоставляя ему самому решать, насколько сельским было мое детство.

Он похлопывает себя по груди ободком пустого пивного стакана. На белой рубахе остается мокрый полумесяц.

— А я из Беналлы, — говорит он.

— Ваш флаг — сильный претендент, Хантер. Исключительно мощный, на мой взгляд, — говорит мне Абсолютный Рекс. — У него отличные шансы получить общественное одобрение. Которого, какой бы сомнительной штукой оно ни было, нам иногда очень не хватает. — Он курит сигару, держа ее зажженным концом вниз собранными в горсть пальцами левой руки. — Скорее, пейзаж страны, чем флаг. Что, собственно, и является вашим представлением о назначении флага. Так ведь? Туземное представление, каким должен быть флаг? — Он затягивается сигарой, и конец ее освещается пульсирующим оранжевым огоньком.

— Кто знает, откуда приходят идеи? — спрашиваю я и снова пожимаю плечами.

— Я знаю, — говорит он. — И я рукоплещу тому, что флаг изображает место, а не какой-то там избитый символ. Это очень характерно для коори — свежий подход в области, где все скованы избитыми клише. Мне кажется, вы предлагаете настоящую психологическую карту Австралии. — Он снова затягивается сигарой, нимало не беспокоясь о том, куда выдыхает этот клубящийся комок голубого дыма.

— Что ж, спасибо, — говорю я.

— Несомненно, большую роль в этом сыграло ваше подсознание, — говорит он, словно невозможно представить себе, чтобы такая блестящая идея родилась в лобных долях моего мозга, явно не способных на серьезные размышления.

Поэтому я говорю ему: «Ну, может быть. Но знаете, мое подсознание работает обычно лучше в моменты затишья, когда над разрушенными вьетнамскими деревнями рассеивается дым. Дело в том, что я набрасывал эскизы этого флага, глядя на фильм с Сильвестром Сталлоне — где Слай надрал задницу целому гектару вьетнамцев. Набрасывал в промежутки между надиранием задницы. Которых, надо сказать, немного в случае, если Сталлоне свести с вьетнамцами. Можно сказать, задницу там дерут нон-стоп. Поэтому мое подсознание, должно быть, работало вхолостую в те редкие тихие моменты, когда деревни дымились».

Тони Дельгарно смеется. Мне он, пожалуй, нравится.

Абсолютный Рекс не смеется. Его рот открыт в ожидании сигары, застывшей на полпути к нему. Он смотрит на меня, и взгляд его ясно говорит мне, что он абсолютно не из тех, кто позволяет себя трахать. Он смотрит на меня в упор.

— Эти дымящиеся деревни, — говорит он, — должно быть, подсознательная метафора вашей собственной, туземной истории. И вьетнамцы здесь ни при чем. — Он закрывает этот вопрос как исчерпанный.

Он извиняется, и идет к трибуне, которую только что вкатили в зал, и поднимается на нее, и снимает очки, и стучит ими по своему пустому бокалу из-под шампанского, и делает это до тех пор, пока гомон в зале не стихает. Тогда он задирает подбородок и окликает задние ряды публики, застрявшие у бара: «Граждане грядущей республики, — дзынь, дзынь, дзынь очками по бокалу. — Граждане грядущей республики, прошу минуту вашего внимания». Наступает мертвая тишина. Тони Дельгарно вздыхает у меня над левым ухом, словно говоря: ну вот, начинается, поток бредовых идей, и твердолобых взглядов, и суждений, от которых волосы дыбом.

— Когда бы не отделка бардачков, ноги бы моей здесь не было, — шепчет он. — Бардаки, чтоб их.

— Сограждане, — объявляет Абсолютный Рекс. — Я счастлив представить вам финалистов конкурса по разработке нового флага грядущей республики. Прошу вас, вглядитесь в них хорошенько. Возможно, одному из этих пяти флагов будут спустя много лет отдавать честь миллионы граждан республики, которой сегодня нечем себя выделить, если не считать гордости и демократических устремлений.