Жеводанский зверь
Шрифт:
– Но…
– Черт побери, почему же ты, сестра Маглоар, также не переоденешься?
– Я, дитя мое, монахиня и не могу без особого позволения моей настоятельницы снять одежду моего ордена.
– Ну а я не хочу снимать мою верховую одежду!
И упрямая девушка, надвинув шляпу на ухо, с лукавым видом направилась в зал такими быстрыми шагами, что урсулинка с трудом могла поспеть за нею.
VI Приезд
Наступала ночь, и многочисленные свечи освещали вместе с огнем в большом камине зал, в котором находились гости Меркоарского замка. Одни еще ели и пили за столом, на который слуги беспрестанно ставили новые кушанья; другие отдыхали перед камином; третьи составляли там и сям воодушевленные группы
Однако она перенесла это лучше, чем можно было ожидать, приторные комплименты, которыми осыпали ее наперебой гости, тоже не вызвали у нее гнева. Она позволяла себя целовать дамам, называвшим ее «моя милочка, моя красавица»; она не перебивала пошлостей, которые говорили ей старые дворяне времен регентства. Она сказала даже несколько любезных слов некоторым гостям и вежливо поблагодарила всех присутствующих за услугу, которую они оказали ей, освобождая ее земли от страшного жеводанского зверя. Словом – она до того не походила на саму себя, что некоторые гости не узнавали ту девушку, о которой рассказывали такие необыкновенные вещи. Но никто не был так поражен этой внезапной переменой, как кавалер де Моньяк и сестра Маглоар; они стояли в нескольких шагах позади своей госпожи и любовались ею с восторгом и восхищением.
– Она совершенство, сестра моя, – прошептал кавалер, нюхая табак.
– Ангел, кавалер, – сказала урсулинка, поднимая глаза к небу.
Они были менее довольны тем, что последовало за этим.
Ларош-Боассо больше всех ухаживал за мадемуазель де Баржак, которая приняла его с дружеской фамильярностью. Скоро, рассеянно взяв стул, она села между бароном и молодым человеком, щегольски одетым, с живым взором и приятными манерами, который слыл за поверенного Ларош-Боассо и следовал за ним повсюду.
Этот молодой человек, который должен играть довольно важную роль в нашей истории, назывался Легри; это был сын очень богатого прокурора, который несколько лет назад сумел втереться в доверие барона и давал ему деньги взаймы. Без сомнения, Легри-отцу это было выгодно, и ходили слухи, что он уже взял в заклад лучшую часть наследственного имения расточительного дворянина. Однако между Ларош-Боассо и обоими Легри, отцом и сыном, внешне существовали самые дружеские отношения. Этот Легри-старший, будучи весьма низкого происхождения, очень хотел, чтобы сын его выбился в высшее общество. Ларош-Боассо исполнил это желание и познакомил молодого мещанина с некоторыми дворянами, такими же беспутными, как он сам, и неразборчивыми в выборе своих собеседников. Благодаря этому покровительству, дворяне принимали Легри-сына как равного, а так как он всегда проигрывал несколько луидоров в карты, одевался богато, не очень сердился на насмешки над его происхождением, его терпели в этих аристократических собраниях. Притом барон, глава и предводитель этих собраний, не позволял, насмехаясь иногда над своим протеже, чтобы другие позволяли себе эту же вольность, и никто не был настолько смел, чтобы рискнуть накликать на себя гнев барона.
Искренней ли была симпатия Ларош-Боассо к сыну своего кредитора? На этот счет в обществе сомневались. Одни уверяли, что Легри был для барона кем-то вроде шпиона, которому было поручено наблюдать за его поступками. Другие говорили, что Ларош-Боассо, действуя таким образом, хотел угодить бывшему прокурору и посредством сына выпрашивал у отца большие суммы. При том мещанин играл роль друга так, что не оскорблял раздражительную гордость своего покровителя. Он угождал ему до раболепия. Ларош-Боассо не мог сказать ни слова, не мог сделать самого незначительного поступка, чтобы тот не расхвалил его до чрезмерности и не осыпал барона
лестью. Сверх того, Легри был надежным и искусным поверенным во всевозможных поручениях, которые были бы противны менее преданному и более щепетильному товарищу. Стало быть, не было ничего невероятного в том, что подобный друг сделался почти необходимым для человека с характером барона. Может быть, Ларош-Боассо имел к Легри некоторую привязанность, если только барон вообще мог любить кого-нибудь, кроме самого себя.Друзья виделись несколько дней назад, но Легри счел бы себя обесславленным, если б не присутствовал в Меркоаре. Барон, который думал, что ему понадобится помощь его верного друга, позаботился о том, чтобы пригласить его. Они встретились в замке, и Кристина де Баржак, столь обходительная к барону, не могла не принять Легри благосклонно как друга своего друга. Разговор между тремя особами все больше и больше воодушевлялся. Но ни кавалер, ни сестра Маглоар не были в восторге от этого обстоятельства. В особенности их раздражал Ларош-Боассо, со своей надменной наружностью, самоуверенным обращением, щегольским голубым бархатным мундиром с серебряными галунами. Вытянутое лицо кавалера вытянулось еще больше, а урсулинка, только что предававшаяся таким чудным мечтам, опять принялась горестно вздыхать.
И кавалер, и монахиня постарались приблизиться к этой компании, чтобы послушать, о чем идет разговор.
– Мне стыдно думать, – продолжал барон, – что я, охотник весьма посредственный в сравнении с бывшими меркоарскими владельцами, буду распоряжаться охотой на волка в их поместье. Это кажется мне похожим на профанацию, и если бы ваше желание и мой долг не принуждали меня исполнить эту обязанность, то я отказался бы из уважения к тем знаменитым охотникам, о которых мы сегодня вспоминали.
Дань, отданная памяти ее родных, произвела сильное впечатление на Кристину де Баржак; ее глаза гордо сверкнули.
– Ах, как хорошо судите вы о моем возлюбленном отце и о моем превосходном дяде Гилере! – вскричала она. – При их жизни хищный зверь в наших лесах никогда не сделался бы так опасен, как тот, который сейчас причиняет столько несчастий; взбесившийся хищник был бы убит в двадцать четыре часа после своего первого злодейства… Но, – продолжала она, преодолев свое волнение, – так как тех, о которых мы говорим, уже нет на свете, чтобы защищать свои владения, они могут быть заменены не менее искусным охотником, таким как барон Ларош-Боассо.
Несмотря на приличие этого ответа, кавалер и урсулинка все менее и менее казались довольны своей воспитанницей, особенно когда она прибавила:
– Впрочем, я, дочь и племянница этих знаменитых охотников, не останусь праздной, когда столько знатных особ оказывает мне услугу. Будьте уверены, господа, что завтра я вместе с вами буду разделять невзгоды и опасности… Если опасности будут, – прибавила она, улыбнувшись.
– Так и следует говорить достойной дочери храброго графа де Баржака, – вскричал барон. – Ну, графиня, если вам угодно ехать с нами, позвольте начальнику охоты быть вашим кавалером на целый день и не оставлять вас ни на минуту.
– Очень охотно, барон, – просто ответила Кристина. – Я думаю, что лучшее место будет подле вас.
– И я тоже, – сказал Легри жеманно, – я добиваюсь чести быть телохранителем графини де Баржак.
– Как вам угодно, мосье Легри, – равнодушно отвечала Кристина.
Моньяк, узнав распоряжение, лишавшее его привычной должности на охоте, лишь закусил губу, покачал головой и пробормотал сквозь зубы, так что его слышала только гувернантка:
– Ну, господа франты, это мы еще посмотрим!
Между тем разговор сделался общим.
– Вы думаете, барон, что мы скоро разделаемся с этим проклятым животным, которое позволило себе поселиться в лесу нашей очаровательной хозяйки? – спросил граф де Лаффрена.
– Я в этом уверен, любезный граф.
– Ну если мой благородный друг барон утверждает так, – вмешался Легри, – то в этом нельзя сомневаться.
– На охоте ни в чем нельзя быть уверенным, – возразила Кристина, – отец мой, признанный авторитет в этом отношении, имел привычку так говорить.