Жиган по кличке Лед

Надо отдать должное Борису Леонидовичу – он выпал из ступора и тотчас подхватил:

– Вот видите – помаленьку усваиваем, хотя пока что сыровато и есть над чем поработать.

Товарищ проверяющий по-отечески улыбнулся. Ученики, сопя, принялись рассаживаться по партам. Человек в кожаном плаще указал пальцем на оторванный занавес и сказал:

– А это все-таки непорядок. Исправьте.

– Так точно! – с военным усердием рявкнул усатый замдиректора.

– Я – в канцелярию. Не задерживаю вас, товарищ Паливцев.

И он вышел, а Лев Иванович, двадцатитрехлетний болван, заместитель директора единственного на весь Желтогорск дома-интерната для беспризорников, остался. Он обвел взглядом учеников и, набычившись, произнес:

– Ну что, дурни, нарвались? Это ж проверяющий – знаете откуда?.. Если что, то он нам всем такого Цезаря пропишет!

– Так он для вас проверяющий, а для нас первый раз видим! – крикнул Ип, и все хмыкнули.

Паливцев буркнул:

– Что у вас тут за история?

– Именно – история.

– Остряк… Драка, поди?

– Даже если и драка, – ответил учитель. – Учимся понемногу… Многие – весьма смышленые.

Ип, сопя, утирал разбитый нос. Сеня-бородавочник усиленно расшатывал зуб, пострадавший в толчее. Самым помятым выглядел Рыжов. Это было настолько нетипично, что Паливцев рассматривал его добрых полторы минуты – сначала стоя у дверей, а потом и подойдя вплотную. Затем перевел взгляд на руки Бориса Леонидовича.

– Та-а-ак, – грозно нахмурился он, – значит, педагог бьет учеников? Вы, советский учитель, а не какой-то буржуй, бьете детей?

«Дитя» под центнер весом скорбно хрюкнуло и надуло толстые губы. Прозвучал насмешливый полудетский голос:

– А вы его, дядя, усыновите и воспитывайте, значит, чтоб никто не обижал.

Рыжов стукнул кулаком по столешнице и злобно выругался. Присутствие заместителя директора по воспитательной работе ничуть его не смущало. Илюха, который отпустил эту возмутительную фразу, нахально ухмылялся. Шкеты заржали. Улыбнулся и новый учитель. Судя по всему, Борис Леонидович оказался многообещающим преподавательским кадром и теперь метил либо в жертвы ближайшей темной, либо в любимцы интернатских.

– А ты, как тебя… откуда про все эти штуки из римской истории-то знаешь? – огрызнулся Паливцев. – Ты ж и читать-то, говорил, не умеешь.

Тот ухмыльнулся. Зловредный Леня Ип украдкой плюнул ему на спину. И тут товарищ Паливцев вспомнил. Вспомнил, под какой фамилией записали Илью в школьной ведомости: Холодный. По крайней мере, в документах – рваной записке, выданной на станции каким-то сотрудником ВЧК в том, что этот мальчик едет в Желтогорск под защитой советской власти, – он был записан именно так: Холодный, Илья.

2

Борис Леонидович постоял перед массивной вывеской «Школа-интернат социального воспитания № 1». Кто-кто, а он прекрасно знал, что это бывший особняк графа Каледина, который имел в Желтогорской губернии большие поместья. Граф сам изредка приезжал погостить в провинцию – поохотиться и навестить своих бедных, но гордых родственников, которые жили в многочисленных домах Михаила Александровича и учили за его счет своих еще более бедных и дальних родственников. Борис Леонидович Вишневецкий и сам не так давно был тут приходящим учителем истории. Кто бы мог тогда подумать, что он еще вернется, причем учениками его будут не лощеные мальчики, а вот эти – волчата, в 12 или 13 лет озлобленные на мир на все сорок.

– А где тот ученик, который вчера отвечал про Брута? – спросил Вишневецкий у встретившегося ему в канцелярии Паливцева. Тот гаденько улыбнулся и сообщил, что по приказанию директора школы тот посажен в изолятор.

– За что?

– За драку.

– За вчера… в смысле, за вчерашнее происшествие?

– Вот видите, товарищ Вишневецкий, вы сами подтверждаете, что вчера на уроке была драка. Я не стал докладывать Якову Сергеевичу. Так вот, этот интересующий вас ученик отправлен в изолятор за сегодняшнюю драку.

Борис Леонидович резко повернулся на каблуках своих старомодных полуботинок и хотел было идти, но Паливцев придержал его и шепнул через плечо:

– Мне кажется, этому парню еще не раз придется проводить время в помещениях с решетками на окнах.

Илья сидел на коечной панцирной сетке и большим пальцем правой ноги рисовал на полу. Из-под ногтя текла кровь. Рисунок удавался. Борис Леонидович открыл замок и, войдя, аккуратно закрыл изнутри. Ключ прицепил к указательному пальцу. Подросток смотрел вопросительно-дерзко, но ничего не говорил.

– Ну, здравствуй, Илья.

– И вам не хворать, дядя.

– Странно от тебя слышать подобное…

– А что, вы хотели бы услышать, как раньше, приветствие по-французски?

– Пуркуа па? – печально усмехнулся Вишневецкий. – Ладно… Я тебя почти сразу узнал, хоть ты и сильно вырос.

– А вот вы вообще не выросли, Борис Леонидович. Даже усохли. На подножном корме сидите, что ли? А то у них так принято.

– У кого – у них?

Илья хмыкнул и выставил нижнюю губу. Она сильно разошлась, а в углу рта напух большой лилово-синий кровоподтек. Парня вообще порядком отделали, как отметил Борис Леонидович, пообвыкшись в полумраке изолятора: переносица распухла, левый глаз заплыл, на шее – длинная царапина, костяшки пальцев сбиты в кровь. При этом подросток весело и нахально ухмылялся, демонстрируя нетронутые зубы.

– Хорошо, – сказал Борис Леонидович, – давай договоримся. Я не знаю ничего о тебе, ты – обо мне.

– А что такого вы знаете обо мне? То, что я нахожусь в этом чертовом особняке без прежних своих привилегий? Так нынче это в порядке вещей. А что вы жили в Крыму при Врангеле – так я не собираюсь никому говорить. У вас положение даже лучше моего, Борис Леонидыч. Если я заложу вас – то вас просто расстреляют, я думаю… Даже не будут что-то доказывать.

– А если я?.. – буркнул Борис Леонидович.

– А вот если вы заложите меня, то стрелять меня, уж конечно, никто не будет – подумаешь, надцатый внук графа Каледина, сколько их там было?.. Тем более я записан не как Каледин, а вообще как какой-то Холодный… так вот получилось. А вот все эти Пыжи, Сени-бородавочники, Абреки, Ипы… они по отдельности, если совсем покопаться, быть может, не самые плохие пацаны… но вот все вместе – задавят. Или утопят, или в пролет скинут, а потом скажут, что сам.

– Что, бывало?

– А то. Раза два уж. Один раз – сына бывшего городского головы уходили. А второй – какого-то пришибленного, он вообще, кажется, не в себе был… В корыте утоп – не шучу.