Жиль и Жанна

— Ни одной?

— Ни одной, готовой помочь мне вызволить Жанну из рук англичан. Я просил королеву-мать: уши не слышат, взоры блуждают, уста лгут. Никого!

— Никого? Ну, а я?

— Ты?

— Да, я, маршал! Поехали вместе. Жанна не удивится, увидев вместе своего доброго товарища Жиля и своего старого Лаира. «Наконец-то, вот и вы! — скажет она. — Я ждала вас. Вы, может быть, еще и развлекались по дороге?»

Жиль ведет неожиданного союзника в таверну.

— Нет, нет, мы не станем развлекаться по дороге, — говорит он. — Годоны захватили всю Нормандию. Мы не можем напасть на них в лоб. Надо действовать хитростью. Просочиться через их оборону с горсточкой преданных людей.

Лаир предлагает две роты бывалых солдат. Сам он в декабре 1429 года отобрал у англичан Лувье. Городок остался за французами, его там знают, любят. Оттуда они и двинутся на Руан.

Весна 1431 года была одной из самых холодных и влажных, как записано в хронике. Маленькое войско де Ре и Лаира медленно продвигается по деревням, опустошенным войной и чужеземными захватчиками. Куда ни глянь — разрушенные дома, трупы лошадей, летает воронье. Временами приходится прятаться, пропуская английский отряд. Когда враг не слишком многочисленен, они нападают на него, но тогда потери неизбежны и — невосполнимы. Хотя несколько стычек и были удачны, отряд де Ре и Лаира поредел. И вот перед ними Руан, подступы к которому надежно охраняются. Надо рассредоточиться, действовать скрытно, переодевшись. С одним лишь спутником Жилю удается проникнуть в город. Медлить более нельзя: прошел слух, что Жанна, приговоренная к сожжению на костре, будет казнена на этой неделе. Израненному и оборванному Жилю не приходится переодеваться, чтобы сойти за бродягу. Затерявшись в толпе, с сердцем, раздираемым ненавистью и горем, он присутствует при приготовлениях к казни. На вершине столба, возвышающегося среди вязанок хвороста, он различает табличку, перечисляющую шестнадцать статей обвинения, выдвинутого против Жанны: Жанна, назвавшаяся Девой, лгунья, злоумышленница, самозванка, колдунья, богохульница, лжепророчица, гордячка, нечестивица, хвастунья, идолопоклонница, изуверка, распутница, одержимая дьяволом, вероотступница, раскольница, еретичка. Смеха ради ее увенчали картонной митрой, которая все время падает ей на лицо. Костер слишком высок, и палач не может задушить ее с первыми языками пламени, как он это имеет обыкновение делать из христианского милосердия. Так что Жанна будет терпеть нечеловеческие мучения до самого конца. Как только первые языки пламени дотягиваются до нее, она кричит: «Иисус! Иисус! Иисус!» — и этот крик не умолкает до самого последнего вздоха, искаженный страданием и агонией. Когда все кончено, бальи [5] приказывает палачу показать тело, дабы никто не усомнился. И все видят, как в клочьях дыма со столба свисает несчастная дохлятина, наполовину обуглившаяся, с лысым черепом, с вытекшим глазом, с головой, болтающейся над вздувшимся туловищем; а над городом плывет тяжелый запах горелого мяса.

5

Королевский судебно-административный чиновник в средневековой Франции. — Прим. перев.

Потрясенный Жиль убегает. Он мчится по улочкам, перелезает через стены, перепрыгивает через ямы, ковыляет по полям. Падает, поднимается, раздирает лицо о кусты ежевики, тащится по колдобинам, бежит дальше, и в его голове неумолчно гудит дьявольская литания обвинений, выдвинутых против Жанны, прерываемая воплями казненной: «Иисус! Иисус! Иисус…»

Он падает, зарывшись лицом в черную землю. И лежит там, словно мертвый, до первых лучей зари. Тогда он поднимается. Но всякий, увидевший его, понял бы, что в нем что-то изменилось, и лицо его стало лицом лжеца, кровопийцы, богохульника, распутника, дьяволопоклонника. Но это еще не все. Побежденный, раздавленный, он три года скрывается в своих вандейских замках. Укрывшись в собственном коконе, превращается в гусеницу. Но вот злокачественное перевоплощение свершилось, он отбрасывает бесполезную оболочку, и вот уже ангел, порожденный адом, расправляет свои крылья.

Смерть Жана де Краона, дедушки и опекуна Жиля, случившаяся в Шантосе 15 ноября 1432 года, сделала внука наследником огромного состояния и открыла перед ним полную свободу действий. Отношения между стариком и мальчиком были сложными, ибо долгое время старый разбойник видел в своем наследнике излишне робкого ученика, а когда, наконец, разглядел, какая бездна неумолимо влечет к себе душу молодого человека, понял, что по сравнению с ним сам он выглядит довольно бледно. Тем не менее он решил воспользоваться властью, на которую дает право предсмертное ложе, и высказать свое последнее напутствие.

— Сейчас ты обязан выслушать меня, — сказал он Жилю, — ибо я скоро уйду навсегда.

— Я слушал вас все детство и всю юность, — ответил тот, — и не уверен, что вы всегда были для меня хорошим советчиком.

— Не будь неблагодарным. Конечно, я был настойчив, сколачивая свое состояние…

— Настойчив, жесток, коварен и совершенно бессовестен, — добавил Жиль.

— …свое собственное состояние, — повторил Краон, не давая себя смутить. — Но раз ты являешься моим единственным наследником, это состояние также и твое. Сейчас ты очень богат, мой внук. После моей смерти ты будешь несметно богат. Ты станешь хозяином Блезона, Шемийе, Ла-Мот-Ашара, Амбриера, Сент-Обен-де-Фос-Лувена, владений, доставшихся тебе от отца. По материнской линии ты унаследуешь Бриоле, Шантосе, Энгранд, Ла-Бенат, Ле-Лору-Ботро, Сенеше, Бурнеф и Ла — Вульт. Наконец, благодаря женитьбе на наследнице Туаров, на которой настоял именно я, у тебя есть Тиффож, Пузож, Щабанэ, Гонфоланк, Савенэ, Ламбер, Грес-сюр-Мэн и Шатоморан. Поистине, внучек, ты стал одним из самых богатых сеньоров.

Жиль не слушал его скучных перечислений.

— Вы прекрасно знаете, что хозяина из меня не выйдет, — сказал он.

— Зато ты умеешь тратить лучше чем кто-либо. Но ведь это в порядке вещей, не так ли? Внуки проматывают накопленное дедами.

— Вы, кажется, забыли, — напомнил Жиль, — что я служил иному господину, нежели вы, точнее, другой госпоже, не знаю, как правильнее сказать.

Краон же, напротив, прекрасно знал:

— Ты говоришь о девке-парне, прозванной Девой, что была осуждена Церковью и сожжена в прошлом году в Руане? Ты всегда заводил скверные знакомства!

На рассуждения деда, перечислившего его владения, Жиль отвечал длинным речитативом о двуликой Жанне:

— Жанна святая, Жанна непорочная, Жанна победоносная со стягом святого Михаила! Жанна — чудовище в облике женщины, приговоренная к костру за колдовство, ересь, раскол, изменение пола, богохульство и вероотступничество, — произносил он словно вызубренный урок.

— И ты, чудак, болтаешься между небом и преисподней. Как бы мне хотелось иметь наследником какого-нибудь бравого вояку, пьяницу и насильника, безмозглого, как свинья!

— Я поклялся последовать за ней, куда бы она ни шла, на небо или в ад.

— Вот она и отправилась на костер для колдунов! Ты пугаешь меня, внучек, да хранит тебя Господь от избытка святости. Что до меня, то, конечно, меня можно упрекнуть в том, что я был неразборчив в выборе средств, умножая свое состояние, но я убивал лишь тогда, когда того требовали мои личные интересы. А эти святоши убивают без всякой корысти! Думаешь, они остановятся? Алчность в тысячу раз менее губительна, чем фанатизм. И получается, что моя алчность скоро поставит огромные средства на службу твоему фанатизму. Я с ужасом спрашиваю себя, что из этого может получиться!

Первыми ответ на этот вопрос узнали вилланы из поместья Машкуль-ан-Ре. Жиль основал там коллегиальную церковь, посвятив ее невинно убиенным младенцам. Ничто не казалось ему ни излишне вычурным, ни слишком дорогим, чтобы почтить маленьких мальчиков, убитых по приказу царя Ирода. Восемьдесят человек: настоятель, певчие, архидиаконы, викарии, богословы, казначеи, коадьюторы — получали превосходное содержание, отправляя службы за упокой младенцев. Убранство и сокровищница церкви могли соперничать с любым собором. Церемонии и процессии, шествовавшие по деревням, отличались помпезностью, ошеломлявшей очевидцев. Золото, пурпур, беличий мех, шелк, кружева, парча были достойной оправой для дароносиц, подсвечников и епископских посохов, вздымавшихся над головами. Каноники были в своих высоких шапках, певчие надевали островерхие колпаки, и даже лошади, покрытые роскошными попонами, словно прелаты, расточали вокруг себя запах фимиама.

Но особое внимание хозяин здешних мест уделял церковному хору. Исходя из личных пристрастий, а также потому, что лучше всего почтить ангелочков, вознесшихся после резни в Вифлееме, могут своими чудными голосами певцы, не достигшие половой зрелости, Жиль неустанно выискивал юных певчих для своей церкви и проверял их голоса и прочие стати. Действительно, мало было иметь чудный голос, требовалось, чтобы при божественном голосе они были столь же прекрасны и лицом, и телом. От песнопений же, которые их заставляли разучивать, Жиль хотел только одного: чтобы они брали его за душу. Разве это так уж много, когда речь идет о том, чтобы помянуть грандиозную бойню младенцев, родившихся одновременно с Иисусом?

Это было еще не все. Некоему весьма известному художнику он приказал расписать стены часовни фресками, воспроизводящими сей кровавый эпизод из Евангелия от Матфея. Мастер не поступился ни единой мелочью, и его работа была тем более выразительна, что, согласно сакральной традиции того времени, он одел персонажей так, как одевались его современники: мужчины, солдаты, женщины и дети, — и поместил их в селение, которое, конечно, изображало Вифлеем, но где каждый мог узнать дома из коммуны Машкуля. Таким образом, вилланы, рискнувшие зайти в часовню, запросто могли поверить, что на стенах нарисованы они сами, и не только они, но и солдаты из замка, и даже их сеньор де Ре в облике жестокого царя иудеев. И пронзительные голоса маленьких певчих волновали Жиля особенно глубоко, когда он смотрел на ангельские личики этих детей, выделявшиеся на фоне страшной картины кровавой бойни. Не в силах сдержать слезы, он рыдал от нахлынувших чувств, уперевшись головой в колонну, взывая со стоном: «Смилуйся, смилуйся, смилуйся!»