Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Фейерверк из осколков стекол, а так же громоздкого стула, вылетевшего из окна третьего этажа и вдребезги разбившегося об асфальт, стал наиболее нетрадиционным приветствием важных чиновников за все время их работы. После такого экзерсиса они просто не смогли оценить по достоинству ни прекрасное состояние классных комнат, ни специальной, оборудованной компьютерами аудитории, ни наличие красной икры в столовой, ни громогласные стенания главы заведения "Да что же это, Господи… Да я же не знал!"

Марка надумали исключать из школы. Перед этим его, конечно же, вызвали в кабинет к директору, который пытался броситься на виновника катастрофы с криками: "Ты всё специально подстроил, и я тебя за это убью!"

Даже вмешательство в дело великого и могучего Виктора Игоревича не смогло сразу уладить ситуацию. Скандал разгорелся нешуточный, но на удивление, в этот раз отец стал на сторону сына. Марк, конечно же, не захотел объяснять, в чем дело, просто коротко бросил "Он заслужил". Пришлось вмешаться мне и тайно, но очень красноречиво, расписать героизм Марка в борьбе за мою поруганную честь.

Виктор Игоревич был возмущен. Возмущен тем, что Марк сразу же, вслед за стулом не вышвырнул в окно и Гошку, и даже собрался довершить дело, но я рационально остудила его пыл. Гошка явно не стоил всех этих жертв, а его позорный девчачий визг слышал весь класс. Так что теперь от его репутации первого хулигана остались жалкие лохмотья, а это было для него страшнее полета с третьего этажа.

— Я горжусь тобой, сын! — важно заявил Виктор Игоревич за завтраком. — Защищать своих, любыми способами — это призвание настоящего мужчины! И я рад, что ты вырос именно таким, как я! Настоящим мужиком!

По тому, как болезненно поморщился Марк, было понятно, что похвала отца скорее покоробила, нежели вдохновила его. Тем более, что очень скоро Виктору Игоревичу пришлось перейти к доказательству искренности своей поддержки не словами, а делом.

Тем дождливым весенним вечером мы лежали, обнявшись, в комнате Марка и слышали, как бегая по дому, бушует Виктор Игоревич.

— Как это ты ничего не можешь сделать! А мне плевать на твое «не могу»! Я для тебя всегда всё делал, даже через «не могу»! И не забывай, память у меня хорошая! — сердито кричал он в трубку радиотелефона, с расчетом на то, что мы обязательно услышим и оценим масштаб его великодушия.

— Зря он так. Я готов ответить за то, что сделал, — прокомментировал его действия Марк, теснее прижимая меня к себе. Вследствие скандала и легкого душевного смятения мы забыли о принципе неприкосновенности, вступившем в силу с момента нашего взросления. Сейчас как никогда мы нуждались в том, чтобы ощущать друг друга, объятия давали нам тепло, покой и надежду на то, что все разрешится непременно хорошо. Слушая шум дождя и чувствуя, как под моей ладонью размеренно и ровно бьется сердце Марка, я была счастлива.

— А ты можешь мне сказать, зачем ты это сделал? Нет, я понимаю — он меня оскорбил, ты меня защитил. Но конечная цель? Ты хотел убить его? — наконец, задала я вопрос, который вертелся у меня на языке все это время.

— Я думал об этом. Наверное, не хотел. Я же промахнулся, — улыбнулся он.

— А, может, и нет. Может, ты изначально так и рассчитал? Что-то я не верю, что ты способен промахнуться.

— Может, и нет… — задумчиво протянул Марк. — Но ты знаешь, еще пара слов — и я был бы куда более точен.

Я шумно вздохнула.

— Тебя это пугает? — осторожно поинтересовался он.

— Не особо. Меня пугает то, что меня это не пугает. Вот если бы я оказалась на твоем месте, ну, услышала, как кто-то говорит гадости о тебе, я… Я бы бросилась на этого человека, выцарапала ему глаза, вырвала сердце голыми руками и раздавила бы вот этими… Собственными пальцами раздавила бы! И смотрела бы, как он мучается, с удовольствием бы смотрела! Только у меня на это силы пока что не хватает, — я словно очнулась от своих кровожадных мечтаний. — И это как-то грустно. Я не смогу защитить тебя, получается?

Марк тихо рассмеялся:

— Вот видишь, Алеша, все в мире закономерно. Тебе с твоими желаниями вырывать людям сердца не дано физической силы. И я надеюсь, в ближайшее время ты ее не получишь. Ну а потом я совсем вырасту, у меня будут власть и деньги, и я смогу вытащить тебя из любых неприятностей.

В ту ночь мы спали вместе, находя успокоение в близости друг друга. Пришло утро и разрушило безмятежность, окутавшую нас под покровом темноты. Открыв глаза, я увидела лицо Марка, так близко, как никогда до этого. Он смотрел на меня — пристально, жадно, я физически ощущала тяжесть его взгляда.

— Привет, — произнес он хриплым после сна голосом, — А ты совсем другая, когда спишь… — и в ту же секунду я, испугавшись пронзительности момента, отшатнулась, с грохотом слетев с кровати и пребольно оцарапав руку о стоявшую рядом тумбочку.

Осознание того, что очень скоро нам придется поставить жирную точку в неясной платонике наших отношений, навалилось на меня в полную силу и вызвало в душе настоящую бурю эмоций. Страх перемешался с острым волнением и радостью, но именно его, страха, пока что было больше всех остальных ощущений. И, к тому же, я чувствовала — еще не время. Скоро все решится. Но не сейчас.

То лето нам далось особо тяжело. Марка, после утомительной возни длиной в месяц все-таки оставили в школе. Виктор Игоревич надавил на все возможные и невозможные рычаги, и дело остановили уже в процессе подготовки сенсационной статьи "Школьник-террорист. Неудавшееся покушение на главу образовательной системы города". Директора нашего, конечно, сняли. С ним случился нервный срыв и поговаривали, что теперь он лечится в психиатрической клинике.

Гошка был тише воды, ниже травы, не смел глаз поднять, находя утешение в тайном распространении сплетен: "Видите пацана? Его Марк зовут. Это на первый взгляд он нормальный. А на самом деле он псих-маньяк. Он с детсада пытается меня убить. Но не на того напал! Я живучий!" Вокруг него даже сформировался ореол героизма, а от Марка теперь шарахались все, даже одноклассники и бывшие поклонницы, а некоторые впечатлительные первоклашки начинали плакать при встрече с ним в школьных коридорах.

В то же самое время, меня и моего несостоявшегося брата просто лихорадило. После памятного пробуждения вместе, завеса неопределенности, растопленная безжалостными лучами солнца, спала, и мы поняли, что родственниками нам не стать никогда. Да по сути мы никогда ими не были. Вся наша предыдущая жизнь была лишь маршрутом к одной точке, к моменту честности, когда правила теряют силу, и правда, поднимаясь во весь рост, ослепляет своей откровенностью.

Правда заключалась в том, что мы любили друг друга. Любили давно, и чувство это прожило в нас с самого начала, меняясь, взрослея вместе с нами, набирая силу, захватывая и подчиняя себе. Оно не хотело таиться, не хотело молчать, и мы чувствовали — час, когда будут сорваны последние маски и сказаны главные слова, уже близко.