Жила-была одна семья

— Всего здесь достаточно, даже с избытком, — резюмировала Ира и, сославшись на то, что Петечка дома один, утащила с выставки и Марусю, и тетю, соблазнив домашним борщом.

Скорее всего, они были правы. И зрителей «Гарем» не оставил равнодушными. Люди останавливались перед экспозицией, внимательно рассматривали персонажей, о чем-то переговаривались. Знакомые не забывали одобрительно кивнуть головой и выставить вверх большой палец, коллеги жали руки и произносили кокетливые фразы о белой зависти, публика приняла восточных женщин на ура, и только автор не испытывала и намека на эйфорию.

— Кого-то здесь все-таки не хватает.

Саша вздрогнула даже не от того, что кто-то за спиной произнес вслух ее собственные мысли, а потому, что сразу же поняла, кто именно это сказал. Можно было проигнорировать это выступление, можно было бросить холодный взгляд, обдать презрением и, не проронив ни слова, удалиться. Она бы так и поступила, если бы нашла в себе силы хотя бы обернуться. Но ей больше всего на свете хотелось исчезнуть как можно быстрее, оказаться от него как можно дальше, затеряться в толпе. Но бегство не осталось бы незамеченным, какой-нибудь ушлый репортер наверняка успел бы заснять странное поведение художницы и сопроводил бы кадры едкими надуманными комментариями. И она не убежала, не скрылась, не растворилась, а продолжала слушать, что говорил осторожный, вкрадчивый голос:

— Кого-то очень важного, я бы даже сказал, незаменимого.

«Сейчас скажет о падишахе. Еще бы не пройтись по моей боязни мужчин. Он же метко определил, что я их не делаю!»

— У тебя «Горе от ума» без Чацкого или, если хочешь, «Бедная Лиза» без самой Лизы. Нет главного героя!

— Мне он не нужен. — Хотела ответить спокойно, но ничего не получилось: агрессия и раздражение не желали прятаться за притворством. Ей бы очень хотелось надеть маску равнодушия, но разве можно приказать сердцу: этот человек вызывал эмоции, которые против воли выплескивались в словах.

— А она?

— Что? — от неожиданности Саша даже обернулась. Теперь она смотрела на него, понимала, что поступает неправильно, но все равно смотрела. Вместо нахального, вызывающего взгляда, который ожидала увидеть, она встретилась с глазами побитого пса, несмотря ни на что любящего своего хозяина, подобострастно виляющего хвостом и спрашивающего заискивающе: «В чем же я провинился?»

— Может быть, здесь не хватает ее?

— Ее?

— Старшей жены. Здесь нет очевидности. — Он показал рукой на кукол. — Кто из них главный?

— Какая разница?

— Ты же художник!

— И?…

— Художник не может забывать о своих персонажах.

Саша озадаченно молчала, а он продолжал:

— Каждая из них хочет стать старшей женой, но какая именно ею является — непонятно.

Саша произнесла растерянно:

— Никакая.

— Так не бывает. В гареме она должна быть.

— А в твоем гареме она есть? — Саша не удержалась от издевки.

— У меня нет гарема.

И вот теперь у нее получилось: холодный взгляд вырвался из ее глаз мощной презрительной волной и облил его, не пощадив ни одного миллиметра лица, которое она не забыла и которое ей очень хотелось и поцеловать, и расцарапать. Этот ледяной поток сорвал с него маску подобострастной собаки, он, возможно, пришел извиняться, но не терпеть издевательства:

— Но если бы был, ты определенно стала бы в нем старшей женой. — Сказал и спохватился, и засуетился, и запереживал, увидев, как мгновенно сузились ее глаза, как сдвинулись в гневе брови, как разлился по щекам румянец праведной обиды: — Прости, прости, я не хотел этого говорить, не хотел этого делать.

Саша лишь усмехнулась:

— Ты уже сделал все, что хотел. — Сказала и пошла прочь, но он не собирался сдаваться: снова возник перед ней, перегородил путь:

— Постой! Ты же понимаешь, я не случайно пришел. Я специально ждал твоей выставки, искал, где она будет проходить. Ты же сбежала, не оставив мне ничего, кроме имени. Какое счастье, что ты достаточно известна и мне не пришлось брать в справочной координаты всех живущих в Москве Александр Андреевых. Знаешь, если бы ты повезла своих кукол в Шанхай, в Петропавловск-Камчатский, в Канберру, я бы поехал куда угодно, лишь бы поговорить с тобой.

— О чем?

— Ты считаешь, нам не о чем разговаривать?

— Если бы я думала иначе, я бы поговорила с тобой еще в Анталии, но у меня по-прежнему нет ни желания, ни сил, ни слов для общения.

— Возможно, у тебя найдется хотя бы пара хорошеньких ушей, а говорить буду я.

Саша подняла на него тяжелый взгляд: прямо перед ней стоял ее мужчина, и он был не свободен, а самое последнее в жизни, что она могла бы простить и принять от мужчины, всегда было, и есть, и будет — предательство семьи.

— Пара хорошеньких ушей есть, наверное, у твоей жены, а мои давно перестали быть таковыми, потому что слышали слишком много лжи.

— При чем здесь моя жена? — искренне удивился Сергей и, увидев, как Саша снова брезгливо поморщилась, тут же попытался поймать ее взгляд и сказал тихо и твердо: — Прости.

Саше вспомнился хриплый, надрывный голос брата:

А может быть, простить и не рубить сплеча? Чтоб не разрушить крепость жизни сгоряча? А может быть, забыть, сначала все начать, Чтоб все же обрести, а не опять терять? А может быть, понять? А может быть, простить? Чтобы не обвинять, а только лишь любить?

«Эх, Вовка! Если бы здесь, внизу, все было так же однозначно и понятно, как там у вас, наверху: место определено, фигуры расставлены, миссия выполняется. А у нас, тебе ли не знать, сплошные «может быть», «наверное» и «вполне вероятно».

«Сашура, надо уметь прощать», — вспомнились ей слова матери. «Не называй меня так!» — «Как бы я тебя ни называла, это не изменит смысл моих слов». — «Я не собираюсь учиться прощать предательство».

Саша посмотрела прямо в умоляющие, нежные и такие удивительно родные глаза и произнесла глухо и неумолимо:

— Я не собираюсь прощать предательство!

— Саша, да пойми же, я не хотел, я только…

Она жестом остановила поток готовых сорваться с его губ излияний. Переживаний с нее было достаточно: она все услышала, все сказала, все решила.

— Ты сделал все, что хотел. — Саша обошла его, словно манекен, и направилась к выходу из зала. Еще немного, еще несколько шагов, и там, за углом, можно будет присоединиться к группе коллег, сгрудившихся у декорации к диснеевским мультфильмам. Сама она не очень любила воспроизводить сцены из мультиков — там за нее героев уже нарисовали, их не надо было придумывать и воображать, только изготовить, передав детальное сходство. Но посмотреть на веселых гномов, едущих с изумрудами на вагонетках домой к своей Белоснежке, или на дотошного ослика в кибитке, пристающего к зеленому огру с бесконечными вопросами, она любила, мультяшки всегда поднимали настроение. Она успела дойти до выхода из зала, когда сквозь тихое перешептывание посетителей ей в спину полетел и больно ударил вопрос:

— А ты? Ты все сделала, что хотела?

Ей не надо было спрашивать себя, правильно ли она поняла его слова. Она знала, о чем говорил Сергей. И ей было одновременно и приятно от того, что он угадал, что именно она собиралась сделать, но все еще не собралась, и стыдно, что до сих пор этого не сделала, и еще ужасно неловко. Потому что человек, которого она отталкивала, разбирался в ее душе лучше ее самой. Она обернулась и, уже не обращая внимания на то, что на них оглядываются, ответила вопросом на вопрос: