Жила-была одна семья

— После рождения Петечки?

«Ты даже не представляешь, насколько точно ты угадала, Сашенька!»

— Примерно.

— Как… как это получилось?

— Я ведь с самого начала писала ему. Так — несколько сухих строк в конце маминых писем.

— А потом?

— Потом мама умерла, я писать перестала.

— А он?

— Он позвонил, но тогда я не смогла с ним разговаривать.

— А что изменилось потом?

«Родился Петечка, и Миша был так горд и так счастлив, а Самат ничего не знал, а я врала обоим и все больше запутывалась, и боялась сказать правду. Нет, я даже не боялась, я была уверена, что лучше этого не делать. И как только я поняла, что ложь может быть сильнее, удобнее правды, я поняла отца».

— Я повзрослела.

— Ты повзрослела. Вовка повзрослел. Одна я так долго оставалась маленькой. — Саша сокрушенно покачала головой.

— Вовка?

Саша махнула рукой: не важно, мол, проехали.

— Так что ты сделала?

— Написала ему. — Теперь в воспоминания окунулась Ира, хотя ей не надо было нырять глубоко. Слова эти бултыхались на поверхности памяти и возникали в сознании всякий раз, когда она смотрела на своего ребенка, который сейчас играл в соседней комнате: «Если ты когда-нибудь, дочка, не сможешь не лгать своим детям, дай мне знать».

— Что ты написала?

— Да я и не помню, Саш. Семь лет прошло!

— …?

— Кажется, что-то из Тютчева.

— При чем здесь Тютчев?

— Я же говорю: не помню. — Ира лукавила. Она бы никогда не забыла, как переписывала на листок стихотворение «Silencium», как приписала в конце: «Ты прав», как долго думала, заклеивать ли конверт, посылать ли письмо, как потом еще месяц колебалась, прежде чем все же сходить на почту и отправить за океан то, что получилось из ее соавторства с классиком. Из памяти ни за что не стерлись бы недели ожидания, когда она старалась дома первой схватить телефонную трубку, как по три раза в день бегала к почтовому ящику, как боролась с искушением написать еще много писем, не дожидаясь ответа. В любую минуту она могла бы легко почувствовать тот мертвенный холод невообразимого ужаса, когда она, уже пометив письмо от незнакомого адресата как спам и собираясь удалить послание безвозвратно из памяти компьютера, все же взглянула на тему сообщения и, увидев аббревиатуру «ФИТ»^[19], тут же почувствовала сильный толчок сбившегося с ритма сердца. Она мгновенно открыла чудом уцелевшее послание, пробежала глазами по строкам, выхватила взглядом слова, которых ждала: «Теперь ты знаешь, что молчание бывает необходимым. Не спрашиваю, откуда. Но мне и радостно, и горько от того, что у меня такая взрослая дочь». И Ира стала переписываться с отцом, а Тютчева читать перестала.

— Чаю хочешь?

— Не хочу я чаю! Хочу узнать, почему ты нам ничего не сказала? — насупленные брови, искры из глаз — Саша была похожа на нахохлившегося воробушка, который перепутал себя с коршуном и решил, что может заклевать кого угодно.

— А ты сама не догадываешься? — Ира спросила мягко, протянула утопающей в гневе Саше спасательный круг.

— Догадываюсь. — Саша согласилась воспользоваться помощью. — Я бы тебя убила и Вовку уговорила бы помочь.

— Это слишком простой способ мести, ты определенно придумала бы что-нибудь поизощренней. Ты же не какой-нибудь ремесленник, не простой палач, а самый настоящий инквизитор, который обвиняет, доказывает свою правоту, приговаривает и незамедлительно приводит приговор в исполнение, заставляя жертву медленно гореть в огне или погибать в каменной стене непонимания и осуждения. Ты бы вычеркнула меня из собственной жизни, растерла бы в порошок, забыла бы о моем существовании.

— Неужели ты думаешь, что если я вычеркнула отца из собственной жизни и документов, то сумела заставить себя забыть о его существовании?!

— Я не знаю.

— Если бы я смогла это сделать, то моя Герда ехала бы на олене с Каем, Джульетту под балконом ожидал бы Ромео, а княжна Тараканова сидела бы рядом с графом Орловым в будуаре, а не с крысами в камере Петропавловки!

— Где крысы? Я тоже хочу их увидеть. — В кухонную дверь просунулась голова ребенка.

— Нет, никаких крыс. Ты уроки сделал? — Ира обрадовалась возможности разрядить ситуацию.

— Ага. Саш, хочешь, я тебя в Соника из мультфильма научу играть?

— Хочу, только не сейчас.

— А когда?

— Потом, ладно?

— У тебя всегда потом, — обиженно пропыхтел Петя и, выбрав из вазы с фруктами самое большое яблоко, удалился, не забыв добавить слова, заставившие обеих сестер улыбнуться и окончательно забыть о вспышке Сашиного возмущения: «Ох уж эти мне взрослые разговоры».

— Совсем большой, — проводила Саша взглядом ребенка.

— Сама удивляюсь.

— Мишка, наверное, гордится…

— Угу.

— Ты чего?

— Ничего, все в порядке.

— Нет. Ты скисла и не хочешь говорить о Петечке. И это странно, потому что о нем ты хочешь говорить всегда.

«Я хочу говорить о Петечке, я не хочу говорить о том, как им гордится Миша».

— Просто мы ведь совсем о другом разговаривали.

— О другом. — Саша мечтательно посмотрела в окно, не глядя на Иру, спросила: — Что он ответил тебе? Что написал?

— Что он негодяй, лжец, обманщик и еще много подобных эпитетов.

— И что ты ответила?

— Ничего особенного.

— И все же?

— Написала: «Ты просто Человек, пап».

— И потом вы стали общаться?

— Да.

— Значит, когда ты вручила мне послание от Нодара и Эсмы и с круглыми глазами рассказывала о том, какие они молодцы, что нас нашли: «Мамы нет, квартира продана, живем в других местах», ты знала о том, откуда у них наш адрес. От него, да?

— Да.

— А моя встреча с ним? Это ты все подстроила? Ты сообщила?

— Сашенька, это случайность, клянусь тебе! Ваша встреча — всего лишь стечение обстоятельств.

— А ваша? Или ваши? Сколько их было?

— Всего две.

— Ну, одна на Памуккале, я поняла. Знаешь, ты была бы ему хорошим напарником в темных делишках. Я ведь даже не знала, что ты была в Турции.

— Вовка знал.

— Вовка? Откуда?

— От меня. Он все же чаще звонил, интересовался делами, планами, настроением.

— Тебе? Он тебе тоже звонил?

— Да. А ты почему-то думала, что мне никто из вас не нужен, считала, что у тебя куклы и Вовка, у него — музыка и Сашка, а у меня — муж и дети. И в твоем представлении — это тот самый полный набор, необходимый женщине для счастья.

— А это не так?

— Знаешь, в наборе тоже бывает недокомплект.

— Значит, мы обе сейчас в разобранном, растерзанном, неукомплектованном состоянии. — Сашино спокойствие и задумчивость уступили место печали. — И брата у нас больше нет…

«Сказать — не сказать? Хотя смысла скрывать уже нет никакого».

— Брат есть.

— Ох, Ир, вся эта болтология про ощущение присутствия и помощь с небес, наверное, имеет право на существование. Кому-то легче верить в сказки, кто-то действительно живет в них и по-прежнему чувствует близость ушедших любимых людей, но я после Вовкиного ухода пока не чувствую ничего, кроме боли и пустоты. Я не просто знаю, что его нет, я ощущаю, что его нет и никогда не будет. Возможно, это временно. Я бы хотела, чтобы он когда-нибудь вернулся ко мне хотя бы во сне, чтобы я смогла снова с ним общаться, советоваться, смеяться, плакать, но пока…

— Ты меня не поняла: брат есть не во сне, а наяву.

— Ир, ну что за бред! Какой брат? Где?

— Там… — Ира неопределенно махнула рукой, очевидно, стараясь продемонстрировать дальность расстояния. — А брат практически родной. Ему восемнадцать или девятнадцать, около того. Зовут Пол, живет в Калифорнии, учится в университете то ли на юриста, то ли на экономиста. Короче, на какого-то, не все ли равно?

— Так ты не только на Памуккале ездила, ты и там была? — Саша повторила движение Иры.