Жилины. История семейства. Книга 1

После Фроловской будет ещё несколько ярманок, более мелких, но некоторый товар, по словам Тихона, и там подкупить можно будет. Ну а как Фроловская закончится, сразу в путь, поэтому со всей подготовкой надо было закончить за эти три дня.

Больше всего времени потратили на разработку планов, как и куда идти. Иван по прошлому году думал, что они ходят туда, куда глаза ведут. Однако всё оказалось далеко не так. Тихон всё тщательно рассчитывал, да не на пальцах, а используя карты и свои записки. Среди его карт одна была старая, вся замызганная. «Генеральная карта Российской империи», – прочитал Иван в самом верхнем углу. Больше он ничего не понял, так как всё остальное не по-русски было написано. Этой картой Тихон очень дорожил. Досталась она ему от одного хорошего человека – так он сказал. Дед Павел ему её в наследство оставил. Жил когда-то такой человек, очень грамотный и много знающий. Он был учителем и наставником Тихона в течение всей его офенской жизни, но несколько лет тому назад скончался. Когда Тихону сообщили, что дед Павел умирает, он все дела бросил, извозчика нанял и помчался с учителем прощаться. Не зря спешил, успел его застать ещё на этом свете. Вот тогда и получил в подарок ценную карту. Большой она была, но Иван счёл её для их дел бесполезной. Очень уж мелко на ней всё нарисовано было. По такой карте ходить пешком невозможно.

Кроме неё, Тихон был владельцем целого ряда от руки перерисованных карт уездов и волостей Владимирской и Московской губерний. Там почти все деревни были указаны, жаль только, расстояния проставлены на глазок. И всё же многие офени ничего бы за них не пожалели. Но самым большим богатством Тихона, по мнению Ивана, была та самая небольшая карманная книжка в кожаном переплёте. В неё Тихон скрупулёзно каждый день, устал или не устал, хорошо себя чувствовал или не очень, в котором бы часу до постели ни добрался, записывал всё, что в этот день с ним случилось. Где был, сколько времени дорога заняла, что и за сколько продал, где ночевал, какая стояла погода. Много чего из той книжицы умный да понимающий человек узнать мог. Книжек таких у Тихона было ровно столько, сколько лет он своим делом занимался. За год книжку он исписывал мелким, но вполне разборчивым почерком. Одно неудобство: приходилось носить с собой и походную чернильницу, и набор перьев, и ножик специальный, острый очень, перья гусиные затачивать, и кисет с песком, чтобы чернила промокнуть можно было.

Иван на всё это добро посмотрел и только головой смог покачать: сколько же труда в каждую вещь вложено. Ему показалось, что проще всего с перьями должно быть. Гусей в деревнях любили, держали их много, так что перья найти нетрудно: выбрал гуся, который тебе понравился, поймал его, да и рви перья. Ему от этого большого вреда не будет, новые вырастут, а пишущему человеку польза. Догадка насчёт гусей Ивану понравилась, вот он и решил с ней Тихона как-нибудь на досуге познакомить, да запамятовал.

И только когда он возмужал настолько, что самому пришлось в книжку заметки о свершённых делах записывать, узнал, насколько это хлопотное и тяжёлое дело – перья гусиные к письму готовить. Прежде всего надо было узнать, какой рукой человек пишет. Ведь перья на гусиных крыльях имели разный изгиб, поэтому, если пишущий был правша, то перья, только маховые и только третье или четвёртое, доставали из левого крыла, а если левша – то, соответственно, из правого. Затем их надо было подвергнуть очину. Этот процесс был достаточно долгим. Вначале с перьев удаляли бородку, то есть тонкие волоски, затем их обезжиривали, варя пятнадцать минут в зольном растворе, промывали, сушили, а потом закаливали. Для этого перья выдерживали в горячем песке при высокой температуре, около 65 градусов. И вот только подготовленные таким образом перья очиняли: остро наточенным перочинным ножом, откуда и пошло его название, обрезали наискосок, а совсем уж в конце их кончик расщепляли. Оказывается, когда кончик пера косо срезан, на внутренней поверхности проявляется пористая часть, хорошо впитывающая чернила. Они задерживаются на пере и потихоньку при письме стекают к самому его кончику. Опытный писарь мог, один раз обмакнув перо в чернильницу, целую страницу исписать. Но всё это Иван узнал уже много позже.

Он попробовал было разобраться, что там такое пишет Тихон, но если различать печатные буквы научился, книжки вечерами нередко читал, успел даже к этому занятию пристраститься, то вот понять, что пером написано, пока не смог.

Целый день они потратили на перебор товара, оставшегося с прошлого года. Он весь был в отличном состоянии, и Тихон для начала принялся отбирать среди него то, что сразу намерился к новому товару добавить, да раскладывать всё на десяток кучек – на несколько первых выходов, а остальное вновь убрал в сундуки да короба, откуда оно потихоньку тоже в дело пойдёт.

Ярманка открывалась в девять утра восемнадцатого августа. До этого часа на территорию ярманочного городка покупателей не допускали, так что спешить особой нужды не было. Вышли они из дома, плотно позавтракав, когда шести ещё не было. Одеты были по-праздничному. На голове у Тихона красовалась шёлковая шапка с небольшими полями, украшенная блестящими пуговицами и кистями. Длинная рубаха-косоворотка с невысокой стойкой, сшитая из белой холстины, спускалась ниже пояса, слегка прикрывая неширокие и тоже холщовые порты. Рубаха была расшита цветными шёлковыми нитками – узор бежал по её низу, вдоль рукавов и по воротнику-стойке. Красивый цветной плетёный ремешок не стеснял движений Тихона, но при этом не давал рубахе трепаться на ветру. Поверх рубахи была надета плисовая жилетка с такими же металлическими пуговицами, как и на шапке. При ходьбе Тихон её расстегнул и так и шёл с распахнутой душой, как он сам сказал. Обут он был в щегольские высокие кожаные сапоги.

Ивана приодели не менее нарядно. Авдотья загодя сшила ему красивую льняную рубаху-косоворотку. Подпоясан он также был вязаным ремешком. Ивану очень нравился этот ремешок, который ещё летом связала и подарила ему по возвращении Настёна. Порты тоже были сшиты из льняной ткани. А вот сапоги купить не смогли – их надо было обязательно мерить. Поэтому на ногах у Ивана были лапти, а вместо онучей он намотал себе широкую полосу льняной ткани и крест-накрест перевязал её шнуром, связанным всё той же Настёной из цветных шёлковых ниток.

Погода выдалась как на заказ. Было и тепло, и сухо. Деревья ещё даже не начали желтеть, так и стояли мощной стеной, ограждая путников от нещадного солнца. Шли не торопясь, разговаривая обо всём и, как потом оказалось, ни о чём: то о птицах и зверях разных, землю населяющих, то о деревьях и кустарниках, и про погоду тоже не забывали. Так и прошли более полутора десятков вёрст. На дороге царило непривычное оживление. Казалось, все живущие в этих краях направлялись в Холуй, на ярманку. Шли целыми семьями. Попадались даже с малыми детьми, которые на закорках у отцов сидели, хотя и ходить умели. Так много красиво наряженных людей Иван до того никогда ещё не встречал. Все вокруг разговаривали громко, весело, отовсюду звучали смех, звуки дудок и рожков. Некоторые умудрялись на ходу даже на балалайках играть. Тихон теперь шёл быстро, широким шагом. Иван за ним с трудом поспевал, иногда приходилось чуть ли не вприпрыжку догонять.

Деревни вдоль самой дороги попадались нечасто, в основном они стояли чуть поодаль. Дорога петляла из стороны в сторону, обходя овраги и лесную чащу. По небольшому узкому мостику через речку Шижегду, где телеги могли двигаться только в одну сторону, они успели перейти на другой берег, опередив огромный воз с сеном. Лошадь лениво его тащила, а он раскачивался, грозя в любую секунду завалиться на бок.

– Эк нагрузили, – с осуждением произнёс Тихон. – Давай-ка, Иван, от греха подальше, мимо пробежим. Не дай Бог, рухнет эта громада, раздавит нас, как комаров.

Мостик был старым, лишь две новые доски лежали вдоль. Именно по ним и следовало двигаться подводам. Доски были широченными, и, казалось, можно, даже не глядя под ноги, по ним спокойно проехать. Тихона чем-то и этот мост, и воз, подъехавший уже к нему вплотную, заинтересовал. Он остановился на другом берегу, чуть отойдя от речки, и с любопытством наблюдал, как молодой мужик осторожно, с явной опаской вёл коня под уздцы по мосту. Старик в смешном колпаке на голове шёл следом, следя, чтобы колеса телеги не соскользнули с досок. Всё обошлось, но Тихон всё равно осуждающе покачал головой.

Пока Тихон стоял, Иван осматривался вокруг – на ходу-то некогда по сторонам глазеть, ноги все о кочки да корни обобьёшь, а тут минутка выдалась. Таким это место красивым оказалось, что Ивану будто даже дышать тяжелей стало – так горло сдавило. В обе стороны река, как в сказке какой, уходила вдаль, под кроны деревьев, которые сомкнулись и переплелись так, что солнечный свет не мог сквозь них пробиться. Деревья вокруг стояли высокие, стройные и такие толстые, что только макушки у них покачивались слегка. И листья на них ещё зелёными-презелёными были и тоже чуть трепетали, ветерком овеваемые, и еле заметно шуршали. На мосту и рядом с ним, где все деревья давно уже были вырублены, чтобы дорогу проложить, солнце заливало всё светом и теплом. А вода в реке около моста прозрачная-прозрачная – всё дно видно. Даже рыбёшек каких-то, совсем уж мелких, разглядеть можно было, как они у берега резвятся.