Жилины. История семейства. Книга 1

Вроде ещё не зима, а гость в серый армяк из толстой ткани одет, капюшон за спиной болтается. В избе жарко, натопили на ночь, вот ему и пришлось армяк распахнуть, а под ним льняная косоворотка с завязками, многоцветным пояском подпоясанная. Порты серые и тоже тёплые. На ногах лапти. Онучи светлые, немного замызганные, хотя и сухо, крест-накрест плетёными оборами серого цвета подвязанные.

Гость заметил любопытствующего мальца да спросил: что, мол, интересно? Иван же горел весь. Для своего возраста он выглядел достаточно крепким и сильным, а коробейнику помощник молодой нужен был. Не так груз нести – он его на тележке или санках за собой возил, – как сбегать куда-то по делам, да и идти-брести вдвоём веселей. Иван Тихону, так коробейника звали, понравился, вот он и решил взять его себе мальчиком на побегушках. Да не за деньги, а за прокорм. Родители согласились не раздумывая: зимой одним ртом меньше будет, а весной, к посевной, когда руки рабочие понадобятся, Тихон пообещал Ивана домой отпустить.

Мальцу и радостно было, и боязно. Он сам не знал, хорошо ему будет или нет. Вроде на мир посмотреть можно да научиться ремеслу торговому, но кто знает, что за человек этот Тихон. Может, пороть за каждую провинность примется? Но тятенька уже успел головой согласно кивнуть, так что выбора у Ивана не осталось.

Маменька утром, как светать начало, вышла за порог сына проводить. Долго стояла, смотрела, как две фигурки по дороге неспешно бредут. Высокая фигура коробейника, который тележку гружёную за собой тащил, и маленькая худенькая – её сына. Вздохнула она тяжело – каково её кровиночке будет в чужих людях, – перекрестила их ещё раз да в избу вернулась, дел ведь невпроворот.

– Бать, а ты откуда всё так хорошо знаешь? Прямо как по писаному излагаешь, – не выдержал я и назадавал ему ещё целую кучу вопросов.

– Так мама с бабушкой нам всё это рассказывали, когда мы детьми совсем ещё маленькими были, да не просто рассказывали, а в лицах. Нас же четверо, почти погодки все. Я младшим был, Фимка старшим, ну а Матрёна с Марфой посерёдке. Вот так сядем вечером вокруг стола, чаю попьём, а мама с бабушкой ну нам истории всякие рассказывать, да на разные голоса, но всё о нашей семье жилинской.

– Пап, постой. Дядю Ефима я знаю, а кто такие Матрёна с Марфой?

– Так это сестрички мои разлюбезные, разве ты не слышал никогда? Когда паспорта ввели, то они свои имена, которые им при крещении дали, поменяли. Матрёна в Марию превратилась, а Марфу Алевтиной теперь кличут.

– Удивительно! Первый раз слышу эту историю. Значит, тётя Муся была Матрёной, а тётя Аля – Марфой? То-то я всё удивлялся, что они, бывало, друг к дружке именно так обращаются. Думал, в шутку, а оно вишь как, оказывается, было.

– Да. Мы все Матрёну очень ругали, когда она нам паспорт с новым именем показала. Её же в честь бабушки назвали. Да она и сама потом жалела, но что по волосам плакать, когда головы на плечах уже нет, а у Матрёны её никогда там и не было.

– Пап, ну что ты так. Тётя Муся такая хорошая, добрая, отзывчивая. Так любит нас всех.

– Ладно, давай прекратим этот разговор, а то он нас куда-нибудь не туда заведёт. – И он задумался.

Я тоже молчал. С одной стороны, интересно про всё такое слушать, а с другой, казалось мне, что это выдумки досужие. Ну а там кто ж, конечно, знает.

Папа помолчал немного, по сторонам поглядел и проговорил:

– Скажи, как хорошо мы едем. Петушки уже позади, а впереди, кажется, Лакинск показался. – Он оживился даже. – Вот скажи мне: ты знаешь, что там впереди за место?

Я только плечами пожал.

– Вот в этом все вы, молодёжь современная! Истории родины совсем не знаете. Место это знаменитое. Раньше оно Ундол называлось. А почему так? Мы же с тобой по бывшей Владимирке едем, здесь каторжников в Сибирь гнали. Вот там, где дорога совсем вниз уходит, им передышку давали. Место не очень красивое, но для привала не только удобное, а и необходимое, ведь дальше дорога снова подниматься начинает. Поесть горемыкам там давали, кандалы могли на время снять, чтобы ноги, у кого они в кровь стёрты, перевязать, – в общем, как-то так. Опять же речушка по самому низу протекает. Так что и попить было что, и умыться можно. Ну а из-за своей неприглядности пристанище это получило прозвание Унылый дол, превратившееся со временем в Ундол. Здесь имение Суворовых когда-то находилось, и Александр Васильевич в нём пару лет прожил.

Он опять замолчал, но всё время головой крутил, по сторонам смотрел. Я даже пошутить хотел: что, мол, пап, Суворова высматриваешь? Но не решился, отец у меня такие слова за шутку не признавал, мог и обидеться.

Начали мы вверх подниматься, с правой стороны показалось длинное приземистое здание из красного кирпича. Подъехали поближе, смотрю, а оно с одного конца четыре этажа имеет, а с другого три, поскольку прямо на склоне построено. Вроде высокое, каждый этаж метра по четыре, если не больше, но такое широченное, да ещё в низинке – второй этаж почти на уровне дороги находится, – вот поэтому оно приземистым издали и казалось. Явно это текстильная фабрика была. Возможно, даже дореволюционной постройки, настолько вся обшарпанная. Хотя сквозь грязные, мутные стёкла, местами разбитые, проблёскивает электрическое освещение. Значит, работает ещё. Интересно, внутри так же уныло, как снаружи, или там всё же поприличней?

Ундол, Унылый дол – надо же, насколько люди наблюдательны и изобретательны. Такое придумать мог только человек с воображением. Вряд ли это местные были. Скорее всего, кто-нибудь из страдальцев название дал, а оно и прижилось. Уж очень оно соответствует тому, что даже сейчас вокруг делается. А что тут несколько столетий назад творилось, даже представить себе трудно, да и не очень-то хочется. И так не на что глаз положить.

А папа, по-видимому, глазами нашёл что искал и свой рассказ дальше повёл:

– Коробейник уже немолодым был. Сорок лет ему уж точно исполнилось. Дело он своё знал хорошо, грамоте, счёту тоже был обучен. Вот прежде всего и начал, пока они брели по натоптанной тропинке, вдоль дороги идущей, Ивана учить. Оказалось, что малец азбуку знал, отец его буквицы научил различать. Иван даже читать пытался, но у них в доме один только Псалтырь был, от бабушки оставшийся, а он так написан, что этих знаний парню не хватило. Ну, тот в сторону его и отложил. А вот считать, а также складывать и вычитать небольшие числа Иван был горазд. Поэтому Тихон и взялся на ходу простейшие задачки ему задавать, больше чтобы не так тоскливо идти было. Парень смышлёным оказался, почти на лету всё схватывал.

Товара у Тихона осталось немного, тележку везти было не тяжело: колёса у неё высокие, ободья железом обитые, гладкие – она чуть ли не сама катилась, так всё прилажено и смазано было. Ни разику нигде не скрипнуло. На тележке два короба, связанные вместе да к ней крепко-накрепко примотанные, лежали. Один пустой уже, а в другом лишь на дне кое-какая мелочь осталась. Вот и шли они достаточно быстро. Через Омутово – большое село, почти на широченном тракте стоящее, куда по воскресеньям семья Ивана в храм Божий ходила, – они без остановки проследовали. Только Иван спросить решился, почему они так поступили, как Тихон сам объяснил:

– В большие сёла, Ванюша, что на тракте стоят, я обычно не захожу. Здесь продавцов тьма-тьмущая, один за другим на телегах разъезжают. Наша же забота товар в маленькие деревушки, куда только пешие могут добраться, доставить.

Поэтому они перебежали через широкую дорогу, по которой в обе стороны тянулись вереницы телег вперемежку с конными, и по еле видимой, заросшей травой тропе устремились вглубь леса. Иван, которому ещё нигде дальше речки да ближнего перелеска бывать не приходилось, на всё смотрел с интересом и большим любопытством.