Жилины. История семейства. Книга 2

Филарет с лавки вскочил и бросился к двери, на ходу шляпу на голову натягивая.

– Филарет, – окликнул его Пафнутий Петрович, – ты только возвращайся поскорее.

Но тот уже дверью хлопнул. Так никто и не понял, слышал он слова Пафнутия или нет.

Вернулся Филарет действительно быстро, но не один. За ним показался незнакомый мужик средних лет, высокий и внешне очень крепкий. За те годы, что Иван жил в деревне, он хошь не хошь познакомился со всеми её жителями, и этого мужика среди них не было.

– Представляете, – начал Филарет, – я на улицу только вышел, смотрю, а костёр вовсю полыхает и около него никого не видно. Ну, я туда и бросился. Костёр вроде бы далековато от домов, но ежели ветер поднимется? Так ведь всю деревню спалить можно. Я ещё до него и добежать не успел, а этот из кустов на меня ружьё навёл. Оказывается, его сторожить оставили да завтрак к пробуждению остальных артельщиков приготовить, вот он огонь и поддерживал, время от времени туда поленья подбрасывая. Я как раз после такого его подброса и появился. Вот смеху-то было, когда он узнал, что я местный староста.

– Хороший смех, когда на тебя ружьё направляют, – пробурчал Пафнутий, а затем спохватился и добавил: – Ладно сам вернулся, ты нам нужен, а этого зачем с собой привёл?

– Так надо помочь подводу во двор затащить, – растерянно проговорил Филарет.

– Вот это ты дело придумал! – оживился Пафнутий. – Пойдёмте, други, действительно надо подводу с товаром во двор закатить, а с утра всё в амбар перенести.

Все встали и пошли к дверям, Тихон приподнял голову и с гримасой, которая означала улыбку, наблюдал за ними. Авдотья вновь чугунок на печь поставила.

Вода не успела вскипеть, как оживлённая четвёрка вернулась в избу и уселась вокруг стола, так чтобы Тихон мог их всех видеть.

– А мужика вы куда дели? – спросил он довольно чётко и внятно, хотя и с явным напрягом, почти по складам.

– Это ты о стороже плотников, что ли? – переспросил Пафнутий. – Так он к костру своему пошёл, тот опять в красные угли превратился. Он сейчас в него полешек подбросит, а сам в кусты спрячется и будет злоумышленников поджидать.

Все засмеялись, а Пафнутий громче всех.

– Ну, Иван, расскажи, что ты дальше делать собрался? – проговорил Тихон, и все внимательно на парня посмотрели.

– Дядя Тихон, дозволь нам с Митяем завтра, как подводу разгрузим, в Лапино съездить. Я с маменькой насчёт переезда сюда поговорю. Попытаюсь её уговорить. Ну, завтра она вряд ли сможет все вещи собрать, а через недельку-другую, я думаю, и дом достроят да отделают, и она всё собрать успеет. Надо ведь главный вопрос решить: что с землёй делать?

Тихон только головой кивнул, всем показалось, что он не возражает, но тут Филарет слова попросил.

– Я тебе, Иван, один совет насчёт земли дам, – сказал и всех вокруг оглядел, согласны ли они, чтобы он советы давал, или нет.

Никто его не стал останавливать, а наоборот, всем оказалось любопытно выслушать деревенского старосту, которому с подобными проблемами часто приходится сталкиваться.

– Ты всю землю общине передай. На пахотной пусть они и пашут, и сеют, а тебе четверть, а лучше третью часть от урожая отдают. За луговину много просить нельзя, но хотя бы десяток курей они тебе должны каждый год давать, а за огород и избу придётся с той семьи, которая там жить будет, оброк получать. Сколько – ты со старостой местным решишь. Здесь, ежели всё складно получится, деревенский сход в управу обратится, чтобы новой семье, пусть она и без кормильца, но с подрастающими отроками, землю в соответствии с последним царским указом выделили. – И он замолчал, опять оглядывая всех по очереди, всё ли он понятно сказал.

Пафнутий ему даже руку подал:

– Молодец, Филарет Иванович, мудрые советы дал. Ты вот говорил намедни, что в губернии в присутствии служил. Так это или я неправильно что понял?

– Всё правильно, так и было, Пафнутий Петрович. – Филарет опустил голову и начал рассказывать: – И ведь хорошо у меня получалось, мог далеко пойти, высоко подняться, но горе-злосчастие на моём пути встало. Батюшка сильно захворал. Работать в поле он не мог, а дома мал мала меньше. Я первым был – старшим, значит, а за мной целая вереница выстроилась. Девять человек нас выживших было, но взрослая – одна только сестра Проня, что на год младше меня, но и та уже замужем, а остальные ещё не доросли до сохи да бороны. У матушки несколько лет никак здоровые дети не получались. То мёртвыми рождались, то слабыми очень и умирали быстро. В общем, только через восемь лет после Прони родился следующий брат, сумевший из младенческого возраста выйти. Вот и пришлось из города сюда воротиться. Ну а когда меньшие подросли, ехать во Владимир было уже поздно – кто бы меня туда снова взял?

Он опечалился совсем и даже всхлипнул – так Ивану показалось, да не одному ему.

– А как ты туда сумел попасть? – не выдержав, задал Пафнутий вопрос, который всех интересовал.

– Как всегда, всё решил случай, – ответил Филарет. – Наша деревня – государственная, поэтому жители её – люди свободные, то есть могут в любую минуту взять и уехать куда-нибудь в другие края. А вон там, за лесом, в пяти верстах по прямой отсюда, – он рукой показал где, – находится деревня, где родилась моя маменька. Тятенька-то местным был, то есть из Жилиц. Где-то им, моим родителям, удалось познакомиться. Барыня не возражала, что её крепостная выйдет замуж и уйдёт в другую деревню. Она вообще была на редкость разумной женщиной и очень хорошо относилась к своим крестьянам. Представьте, она даже школу в деревне открыла и всех детей без исключения в неё принимала. У неё был сын, мой ровесник, Николаем зовут. Я с ним подружился, когда в гости к бабушке с дедушкой приходил. Наверное, нечасто так бывает, чтобы барчук дружил с крестьянским сыном. А вот у нас это получилось. Мы с ним и до сих пор если не дружим, то, по крайней мере, в прекрасных отношениях.

Филарет Иванович замолчал на несколько секунд, улыбнулся и продолжил:

– Любопытная у них семья была. Барыня с детьми – их у неё трое, сын и две дочери – постоянно в деревне жила, а барин – в городе. Он там служил и в деревню в лучшем случае пару раз в месяц наведывался. Их дети учились в школе вместе с крестьянскими. Вот когда нам по девять лет исполнилось, мы тоже вместе с этим Николаем, сыном барыни, в школу пошли. Мы там четыре года проучились. Изучали арифметику, грамматику, закон Божий, риторику. Но главным было не это. Ежедневно в доме барыни для её детей вместе со мной дополнительные уроки проводились. Учили нас два учителя. Один был француз, достаточно хорошо говоривший по-русски, а другой, уже очень пожилой, – русский. Вот тут мы много чего узнали и по истории, и по географии, и по зоологии с ботаникой – в общем, обо всём на свете. Основной упор делался на изучение французского языка.

Неожиданно Филарет покраснел, явно застеснялся и признался, что он по-французски до сих пор сам с собой иногда разговаривает, чтобы совсем не забыть этот язык. Не успел он договорить, как Пафнутий Петрович обратился к нему на незнакомом остальным языке. Филарет тут же ответил. Они немного поговорили, и Пафнутий даже крякнул от удивления и пожал Филарету руку.

– Вот уж чего не ожидал, так это что в глухой деревне под Владимиром смогу пообщаться с простым деревенским старостой на французском языке, причём этот староста на нём весьма прилично разговаривает.

Все молчали и ждали, что же им ещё доведётся узнать, а Филарет успокоился и продолжил:

– Жить я продолжал у себя дома, – и он кивнул в ту сторону, – вот ежедневно и ходил в школу и обратно через лес пешком. Из-за дополнительных занятий я возвращался домой очень поздно, даже летом это получалось в сумерках, а уж осенью и зимой и туда, и обратно в темноте шёл. Но я очень любил учиться и делал это с удовольствием. Сейчас даже представить себе трудно, как маленький девятилетний мальчик пробирается в темноте через лес. Зимой даже проще было, нежели осенью, особенно когда дождь идёт. Зимой от снега всё вокруг светлей кажется. Восемь лет я туда-обратно ходил. Я мог бы, конечно, жить у бабушки с дедушкой – у матушкиных родителей, значит, но они ко мне придирались постоянно, всё им казалось я делаю не так, и дед постоянно то за вожжи, то за розги хватался, вот я и предпочитал домой ходить. Тут всё по-другому было. Тятя прекрасно понимал, что такой шанс, который у меня появился, упускать нельзя. Он даже освободил меня от чисто крестьянского труда, и я только летом помогал ему в поле. Если бы не это, я никогда не научился бы ни пахать, ни сеять, ни косить. Да и вообще ничего о деревенском труде не знал бы.